Лица, которые попытаются найти в этом повествовании мотив, будут от– даны под суд; лица, которые попытаются найти в нем мораль, будут сосланы; лица, которые попытаются найти в нем сюжет, будут расстреляны.

По приказу автора, Генерал-губернатор Начальник артиллерийского управления

В этой книге использовано несколько диалектов, а именно: негритянский диалект штата Миссури, самая резкая форма захолустного диалекта Пайк-Каунти, а также четыре несколько смягченных разновидности этого последнего. Оттенки говора выбирались не наудачу и не наугад, а, напротив, очень тщательно, под надежным руководством, подкрепленным моим личным знакомством со всеми этими формами речи.

Я даю это объяснение потому, что без него многие читатели предположили бы, что все мои персонажи стараются в говоре подражать один другому и это им не удается.

Глава I

Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под названием «Приключения Тома Сойера», но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не так уж наврал. Это ничего, я еще не видел таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тети Полли и вдовы, да разве еще Мэри. Про тетю Полли, – это Тому Сойеру она тетя, – про Мэри и про вдову Дуглас рассказывается в этой самой книжке, и там почти все правда, только кое-где приврано, – я уже про это говорил.

А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зарытые грабителями в пещере, и разбогатели. Получили мы по шесть тысяч долларов на брата – и все золотом. Такая была куча деньжищ – смотреть страшно! Ну, судья Тэтчер все это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибыли, и так круглый год, – не знаю, кто может такую уйму истратить. Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспитывать; только мне у нее в доме жилось неважно: уж очень она донимала всякими порядками и приличиями, просто невозможно было терпеть. В конце концов я взял да и удрал, надел опять свои старые лохмотья, залез опять в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью. Однако Том Сойер меня отыскал и рассказал, что набирает шайку разбойников. Примет и меня тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя хорошо. Ну, я и вернулся.

Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у нее на уме не было. Опять она одела меня во все новое, так что я только и знал, что потел, и целый день ходил как связанный. И опять все пошло по-старому. К ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать – непременно приходи вовремя. А сядешь за стол, никак нельзя сразу приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не побормочет немножко над едой, а еда была, в общем, не плохая; одно только плохо – что каждая вещь сварена сама по себе. То ли дело куча всяких огрызков и объедков! Бывало, перемешаешь их хорошенько, они пропитаются соком и проскакивают не в пример легче.

В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства – до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно, – плевать я хотел на покойников.

Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и мне надо от нее отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о чем и понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня, – да и вообще кому он нужен, если давнымдавно помер, сами понимаете, – а меня ругает за то, что мне нравится курить. А сама небось нюхает табак – это ничего, ейто можно.

Ее сестра, мисс Уотсон, порядком усохшая старая дева в очках, как раз в это время переехала к ней на житье и сразу же пристала ко мне с букварем. Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час была скучища смертная, и я все вертелся на стуле. А мисс Уотсон все приставала: «Не клади ноги на стул, Гекльберри! «, «Не скрипи так, Гекльберри, сиди смирно! «, «Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, веди себя как следует! «. Потом она стала проповедовать насчет преисподней, а я возьми да и скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто взбеленилась, а я ничего плохого не думал, лишь бы удрать куда-нибудь, до того мне у них надоело, а куда – все равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дурно с моей стороны, что она сама нипочем бы так не сказала: она старается не грешить, чтобы попасть в рай. Но я не видел ничего хорошего в том, чтобы попасть туда же, куда она попадет, и решил, что и стараться не буду. Но говорить я этого не стал – все равно никакого толку не будет, одни неприятности.

Тут она пустилась рассказывать про рай – и пошла и пошла. Будто бы делать там ничего не надо – знай прогуливайся целый день с арфой да распевай, и так до скончания века. Мне что-то не очень понравилось. Но говорить я этого опять-таки не стал. Спросил только, как она думает, попадет ли туда Том Сойер? А она говорит: «Нет, ни под каким видом!» Я очень обрадовался, потому что мне хотелось быть с ним вместе.

Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов мне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали молиться, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком свечки и поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудь веселом, – только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светили звезды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин – значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака, – значит, кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал что-то, и я никак не мог понять, о чем он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то застонал, вроде того как стонет привидение, когда оно хочет рассказать, что у него на душе, и не может добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойно в могиле: вот оно скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно и тоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной… А тут еще паук спустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел опомниться, как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже не бывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил, повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взял ниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, – и все-таки не успокоился: это помогает, когда найдешь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью, потеряешь ее; только я не слыхал, чтоб таким способом можно было избавиться от беды, когда убьешь паука.

«Приключения Гекльберри Финна»

Роман о Геке начинается точно простое продолжение книги о Томе Сойере. Геку не нравятся строгие порядки, заведенные добродетельной и сердобольной вдовой Дуглас, которая взяла его на воспитание, ему не сидится в ее доме. Неутомимый Том берет на себя инициативу организации новых приключений.

В первых главах книги читатель обнаруживает добродушный юмор и легкую сатиру, совсем как в «Приключениях Тома Сойера». Здесь есть и забавные пародии на приключенческие романы и знакомое противопоставление трезвого разума религиозным предрассудкам скучных ханжей.

Но вскоре становится ясно, что «Приключения Гекльберри Финна» резко отличаются от повести о приключениях Тома Сойера.

Гек и Том теперь куда менее сходны обликом, чем раньше. Поступки Тома все чаще носят характер забав, милых и наивных. Не случайно Твен постоянно подчеркивает, что источником фантазии Тома по большей части служат книги. Эти бесстрашные и кровожадные разбойники, в кругу которых он хочет жить, ничего общего с подлинной действительностью, конечно, не имеют. Том обитает в мире выдумки. Ему ничего не стоит вообразить, например, что школьники на прогулке в лесу — это караван богатых арабов. Он упрекает Гека за незнание книжных правил поведения разбойников. Но в этой книге Том бледен. Центральная фигура здесь Гек.

Он выглядит полнокровным, живым, убедительным. Его чувства сложны и глубоки. Устремления Гека порождены миром подлинных человеческих отношений. Он хочет жить свободно, так, чтобы его не стесняли, не мучали. Это вполне реалистический образ.

И жизнь, окружающая Гека, — реальная жизнь.

Начиная с пятой главы романа, где рассказывается о том, как в городок вернулся отец Гека, все повествование принимает суровый и даже мрачный оттенок.

Нет ничего от романтической выдумки уже в первой сцене встречи героя книги с его отцом. В «Приключениях Тома Сойера» отец Гека, о котором сообщалось лишь мимоходом, казался просто занятным бродягой. Теперь роль этого бродяги и пьяницы в судьбе ребенка показана со всей серьезностью.

Находясь в доме вдовы Дуглас, где многое его раздражало, Гек все же вспоминал о прошлой жизни, жизни с отцом, без всякой радости. Мысль о возможности возвращения отца даже внушала ему ужас. Мальчик не верил, что навсегда избавлен от встречи с ним. И он не ошибся.

Вот как рассказывает Гек о появлении отца: «Я затворил за собой дверь. Потом повернулся, смотрю — вот он, папаша! Я его всегда боялся — уж очень здорово он меня драл. Мне показалось, будто я и теперь испугался, а потом я понял, что ошибся, то есть сперва-то, конечно, встряска была порядочная, у меня даже дух захватило — так он неожиданно появился, только я сразу же опомнился и увидел, что вовсе не боюсь, даже и говорить не о чем».

Но читатель по-настоящему встревожен. Ведь страшного человека, которого рисует Твен, видишь с полной отчетливостью. У этого отвратительного пьяницы черные волосы «совсем без седины», а шляпа с провалившимся верхом похожа на обыкновенную кастрюльку с крышкой. Лицо у него белое, как «рыбье брюхо».

Самые кровавые сцены в «Приключениях Тома Сойера» не производят такого жуткого впечатления, как картины жизни мальчика с отцом в «Приключениях Гекльберри Финна».

«Папаша» заставляет Гека поселиться с ним. Старик Финн пьян, как всегда. Он заболевает белой горячкой, и каждый час пребывания с отцом становится для Гека пыткой. «Отец как сумасшедший, — рассказывает мальчик, — метался во все стороны и кричал: «Змеи!» Он жаловался, что змеи ползают у него по ногам… Я не видывал, чтобы у человека были такие дикие глаза… Скоро он сбросил одеяло, — продолжает Гек, — вскочил на ноги как полоумный, увидел меня и давай за мной гоняться. Он гонялся за мной по всей комнате со складным ножом, звал меня Ангелом Смерти, кричал, что он меня убьет и тогда я уже больше не приду за ним. Я его просил успокоиться, говорил, что это я, Гек; а он только смеялся, да так страшно!.. Он очень скоро задремал. Тогда я взял старый стул с провалившимся сиденьем, влез на него как можно осторожнее, чтоб не наделать шуму, и снял со стены ружье. Я засунул в него шомпол, чтоб проверить, заряжено оно или нет, потом пристроил ружье на бочонок с репой, а сам уселся за бочонком, нацелился в папашу и стал дожидаться, когда он проснется».

Ни одним словом не выражает мальчик любви к своему отцу. В читателе тоже не просыпается жалость к старому бродяге. И Твен правдиво обосновывает это — ведь отец Гека не только пьяница, который избивает сына, он еще и негроненавистник. По убеждению этого нищего человека, рабовладельческое правительство США еще недостаточно жестоко обращается с неграми.

С решительностью и сосредоточенностью взрослого Гек задумывает и осуществляет побег. Наконец он на воле. Вдвоем с негром Джимом они вывели плот и поплыли.

У Джима есть достаточно своих собственных оснований, чтобы покинуть Санкт-Петербург. Он узнал, что хозяйка собирается продать его на плантации далекого Юга. Джим и Гек мечтают доплыть на своем плоту до места впадения в Миссисипи притока Огайо, ведущего в «свободные» штаты. Там Джим приобретет свободу. Но ночью плот минует устье Огайо. Вверх по течению плыть нельзя, а на берегу беглый негр будет сейчас же пойман, и невольные путешественники вынуждены двигаться все дальше на Юг, в районы хлопковых плантаций и самого жестокого рабовладения.

Если быть придирчивым, то можно сказать, что к книге есть некоторая несуразность. Джиму не нужно было плыть до Огайо, чтобы попасть в штаты, где нет рабовладельчества. Ему достаточно было пересечь Миссисипи в том месте, где находится городок Тома и Гека, чтоб очутиться в «свободном» штате Иллинойс.

Но читатель, взволнованно листающий «Приключения Гекльберри Финна», обычно не обращает на это внимания. И читатель прав. Условность, введенная в роман, оправдана всем его содержанием — ведь это в значительной мере книга о рабовладельческой Америке, и писатель рассказывает правду о судьбе раба на Юге.

«Приключения Гекльберри Финна» вышли в свет через два десятилетия после освобождения негров-рабов. Однако чернокожие по-прежнему оставались на Юге (и не только на Юге) в положении зависимых, эксплуатируемых, повседневно унижаемых «полулюдей». Твен понимал это. И потому такого возмущения полны страницы книги, рассказывающие о жизни невольников.

Нескольких невольников продали торговцам неграми. Они увезли «двоих сыновей вверх по реке, в Мемфис, а их мать — вниз по реке, в Новый Орлеан». «Я думал, — говорит Гек, — что… у негров сердце разорвется от горя…»

Как относились на Юге к неграм, видно также из знаменитого по краткости и выразительности диалога между Геком и сердобольной женой фермера. Гек упомянул о том, что на пароходе взорвалась головка цилиндра. Женщина спрашивает:

«— Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?

— Нет, мэм. Убило негра…

— Ну, это вам повезло, а то бывает, что и ранит кого-нибудь».

Главный путь обличения рабства для Твена — через раскрытие духовного богатства человека с черной кожей, через изображение истинно человеческого в душе негра.

Джим — обаятельнейшее существо, человек, способный на самопожертвование и героизм. Этот беглый негр идет на страшный риск и всякие муки во имя свободы. Он облегчает своему юному другу тяготы путешествия на плоту. Он ставит жизнь на карту, чтобы оказать раненому мальчику помощь.

Джим — истинно сердечный человек, и потому так трогает его обида, когда Гек, как это принято среди белых, начинает «врать да морочить голову старику Джиму».

С какой теплотой и человечностью написана сцена, изображающая, как Джим вспоминает семью, оставленную при побеге! Гек говорит: «Я лег спать, и Джим не стал будить меня, когда подошла моя очередь. Он часто так делал. Когда я проснулся на рассвете, он сидел и, опустив голову на колени, стонал и плакал. Обыкновенно я в таких случаях не обращал на него внимания, даже виду не подавал. Я знал, в чем дело. Это он вспоминал про жену и детей и тосковал по дому, потому что никогда в жизни не расставался с семьей…»

Наконец следует рассказ негра о том, как он обидел свою крохотную дочь, — рассказ, который нельзя читать без волнения.

«— Вот отчего мне сейчас так тяжело, — говорит Джим, — я только что слышал, как на берегу что-то шлепнуло или хлопнуло, — от этого мне и вспомнилось, как я обидел один раз мою маленькую Лизабет. Ей было тогда всего четыре года, она схватила скарлатину и очень тяжело болела, потом поправилась; вот как-то раз стоит она рядом со мной, а я ей и говорю:

— Закрой дверь!

Она не закрывает, стоит себе и стоит, да еще глядит на меня и улыбается. Меня это разозлило; я опять ей говорю, громко так говорю:

— Не слышишь, что ли? Закрой дверь!

А она стоит все так же и улыбается. Я взбесился и прикрикнул:

— Ну, так я же тебя заставлю!

Да как шлепну ее по голове, так она у меня и полетела на пол. Потом ушел в другую комнату, пробыл там минут десять и прихожу обратно; смотрю, дверь так же открыта настежь, девочка стоит около самой двери, опустила голову и плачет, а тут как раз — дверь эта отворялась наружу — налетел ветер и — «трах!» — захлопнул ее за спиной у девочки, а она и с места не тронулась. Я так и обмер, а уже что я почувствовал, просто и сказать не могу. Подкрался, — а сам весь дрожу, — подкрался на цыпочках, открыл потихоньку дверь у нее за спиной, просунул осторожно голову да как крикну во все горло! Она даже не пошевельнулась! Да, Гек, тут я как заплачу! Схватил ее на руки и говорю:

— Ох ты, моя бедняжка! Прости, господи, старика Джима, а сам он никогда себе не простит!

Ведь она совсем оглохла, Гек, совсем оглохла, а я так ее обидел!»

Чудовищно, что подлинный человек — а Джим именно таков! — невольник. К этому выводу подводит читателя Твен.

Действие и «Приключений Тома Сойера» и «Приключений Гекльберри Финна» развертывается лет за десять-пятнадцать до Гражданской войны. Основные герои книги те же, и они не успели состариться. Но, читая и перечитывая роман о Геке, видишь, как много черт реальной жизни Америки середины прошлого века, обойденных вниманием в повести о Томе, теперь находят вполне очевидное и яркое отражение. В книге проявилось также отношение Твена к американской буржуазной действительности конца XIX века. Оно дает себя знать и в общей резко критической тональности романа о далеком довоенном прошлом страны и в некоторых существенных особенностях важнейших его образов.

В городке, где происходят события первой из этих двух книг, очень многое дышало довольством и прелестью. Но теперь Америка поворачивается к читателю своей теневой стороной.

На жителей маленьких земледельческих поселений времен своего детства Твен смотрит глазами человека, который не может отрешиться от впечатлений и мыслей самого последнего времени. Он хорошо помнит, в частности, все, что видел во время недавней поездки по реке. Разочарование простых людей Америки в том, что принесла им жизнь, рост капитализма в сельском хозяйстве, страдания рабочих и их борьба против угнетателей, сомнения в буржуазной демократии — все это с еще невиданной силой сказалось на картинах жизни, нарисованных Твеном, придало новой книге совсем иные тона.

Вспомним солнечный Санкт-Петербург и сравним его с городком, куда попал Гек и где он был свидетелем некоторых важных происшествий. Этот маленький городок, расположенный в чудесном месте, изображен самыми черными красками. Там все говорит о нищете, упадке, навевает тоску. «Почти все лавки и дома здесь были старые, рассохшиеся и испокон веку не крашенные; все это едва держалось от ветхости. Дома стояли точно на ходулях, фута на три, на четыре от земли, чтобы река не затопила, когда разольется. При домах были и садики, только в них ничего не росло, кроме дурмана и подсолнуха, да на кучах золы валялись рваные сапоги и башмаки, битые бутылки, тряпье и помятые ржавые жестянки. Заборы, сколоченные из разнокалиберных досок, набитых как попало одна на другую, покривились в разные стороны, и калитки в них держались всего на одной петле — да и та была кожаная».

Рисуя рядовых американцев из долины Миссисипи, автор книги о Геке будто заливает их светом ярчайшего прожектора, позволяющего разглядеть все морщины, все уродливые черточки этих людей. Твен повторяет нам снова и снова: они лодыри, бездельники. «Под навесами, — говорит Гек, — на пустых ящиках из-под товара, целыми днями сидели здешние лодыри, строгали палочки карманными ножами фирмы Барлоу, а еще жевали табак, зевали и потягивались, — сказать по правде, все это был препустой народ. Все они ходили в желтых соломенных шляпах, чуть не с зонтик величиной, зато без сюртуков и жилетов, звали друг друга попросту Билл, Бак, Хэнк, Джо и Энди, говорили лениво и врастяжку и не могли обойтись без ругани. Почти каждый столбик подпирал какой-нибудь лодырь, засунув руки в карманы штанов; вынимал он их оттуда только для того, чтобы почесаться или одолжить кому-нибудь жвачку табаку».

Обитатели города весьма неумны. Мошенники «король» и «герцог», как и проходимцы проповедники, легко их обманывают.

Если в книге о Томе Сойере возникают образы добрых, трудолюбивых, хотя и несколько ограниченных людей, то в «Приключениях Гекльберри Финна» мы видим нечто совершенно иное. Отупевшие обыватели «гекфинновского» городка не только ленивы и легко поддаются любому влиянию, они жестоки. Их, пишет Твен, «ничем нельзя… так расшевелить и порадовать, как собачьей дракой, разве только если смазать бездомную собачонку скипидаром и поджечь ее…». Они охотно готовы принять участие и в погоне за беглым негром.

Есть в «Приключениях Гекльберри Финна» страшные и замечательные по силе воплощенного в них реализма страницы, повествующие о том, как южанин-«аристократ» Шерборн убил надоедавшего ему, но, по сути дела, безвредного нищего старика Богса. Этот эпизод романа, несомненно, перекликается с историей убийства Смарра ганнибальским торговцем Оусли.

Гек рассказывает:

«Я обернулся поглядеть, кто это крикнул, а это был тот самый полковник Шерборн. Он стоял неподвижно посреди улицы, и в руках у него был двуствольный пистолет со взведенными курками, — он не целился, а просто так держал его дулом кверху. В ту же минуту я увидел, что к нам бежит молоденькая девушка, а за ней двое мужчин. Богс и его приятели обернулись посмотреть, кто это его зовет, и, как только увидели пистолет, оба приятеля отскочили в сторону, а пистолет медленно опустился, так что оба ствола со взведенными курками глядели в цель. Богс вскинул руки кверху и крикнул:

— О господи! Не стреляйте!

«Бах!» — раздался первый выстрел, и Богс зашатался, хватая руками воздух. «Бах!» — второй выстрел, и он, раскинув руки, повалился на землю, тяжело и неуклюже. Молодая девушка вскрикнула, бросилась к отцу и упала на его тело, рыдая и крича:

— Он убил его, убил!»

После того как свершилось это преступление, толпа бросилась к дому Шерборна, чтобы наказать его. Однако полковник вышел с двустволкой на крышу веранды, один против целой толпы, и заставил ее отступить.

Шерборн обращается к собравшимся с речью.

«— Неужели я вас не знаю? — говорит он. — Знаю как свои пять пальцев. Я родился и вырос на Юге, жил на Севере, так что среднего человека я знаю наизусть. Средний человек всегда трус… Ваши газеты так часто называли вас храбрецами, что вы считаете себя храбрей всех, — а ведь вы такие же трусы, ничуть не лучше… Самое жалкое, что есть на свете, — это толпа… Теперь вам остается только поджать хвост, идти домой и забиться в угол».

Итак, этот южный «аристократ» и безжалостный убийца бросает вызов целой толпе. Он обвиняет «среднего человека» в трусости. И Твен с глубокой горечью показывает, что противники Шерборна действительно оказались трусами.

Немало осложнений внесли в жизнь Гека и Джима встретившиеся на их пути мошенники «король» и «герцог». Есть в «короле» и «герцоге» что-то от персонажей из рассказов ранних американских юмористов.

Им нельзя отказать в ловкости. Они присваивают себе имена знаменитых актеров «Дэвида Гаррика-Младшего» и «Эдмунда Кина-Старшего». Они ловко водят за нос провинциалов. Ведь все дураки в городе, по ядовитому замечанию «короля», за них стоят.

Писатель вкладывает в их уста уморительную пародию на знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть». Когда «герцог» читал этот монолог, говорит Гек, он «и зубами скрипел, и завывал, и бил себя в грудь, и декламировал — одним словом, — заключает он, — все другие актеры, каких я только видел, и в подметки ему не годились».

Итак, жулики, проходимцы фигурируют в качестве «короля» и «герцога». Это дает Твену возможность выпустить несколько новых стрел в адрес монархии и дворянства. Замечание Джима, что «наши короли — сущие мошенники», вызывает у Гека возглас: «Ну, а я что тебе говорю: почти что все короли мошенники, дело известное».

Однако настойчивее всего Твен подчеркивает в «короле» и «герцоге» те черты, которые делают их родными братьями американских дельцов. Ведь в конечном счете «король» и «герцог» — бессовестные стяжатели.

Желая завладеть наследством некоего кожевника, они выдали себя за его родственников и стали изображать безутешное горе. Геку это не показалось смешным. Ему сделалось «стыдно за род человеческий». Он все время мечтал избавиться от непрошеных попутчиков. Казалось, что его желание, наконец, осуществилось. Когда же Гек обнаружил, что «король» и «герцог» нагоняют его и Джима в лодке, он «повалился прямо на плот и едва-едва удержался, чтобы не заплакать».

Такую острую неприязнь эти люди вполне заслужили. Они выше всего на свете ценят деньги и ради золота готовы погубить кого угодно. Вспомним, как «король» и «герцог» жадно хватали золото руками, пропускали его сквозь пальцы, со звоном роняли на пол. Великолепно показал Твен алчность этих воров. Они захватили обманом много денег, принадлежавших кожевнику, но не удовлетворились этим. «Что? А остальное имущество так и не продадим? — говорит «король». — Уйдем, как дураки, и оставим на восемь, на девять тысяч добра, которое только того и дожидается, чтобы его прибрали к рукам?» Позднее у этих мерзавцев «хватило духу», как с презрением восклицает Гек, продать Джима, «опять продать его в рабство на всю жизнь за какие-то паршивые сорок долларов, да еще чужим людям».

В конечном итоге «король» и «герцог» — живое воплощение буржуазного духа, достигшего зрелости в Америке послевоенных лет. Это образы-близнецы, и они усиливают друг друга, заставляя читателя полнее ощутить, что частное здесь слепок с целого.

«Приключения Гекльберри Финна» — очень емкая книга. Перед нами целая панорама жизни в США. Твен рассказывает в романе и о буржуазных сторонах американской действительности, и об уходящих в прошлое специфических особенностях быта плантаторского Юга. Он изображает и «белых бедняков» — ремесленников, захудалых фермеров — и богатых рабовладельцев.

Они горды и смелы, эти южные плантаторы старого закала, Грэнджерфорды и Шепердсоны, джентльмены «с головы до пяток», к которым попадает Гек во время своих скитаний. Но феодально-рабовладельческий Юг осужден на гибель. И в «Приключениях Гекльберри Финна» повествуется о том, как Грэнджерфорды и Шепердсоны враждуют между собой и как кровавая месть уносит представителей то одного, то другого рода.

Мальчик Грэнджерфорд рассказывает о гибели своего кузена Бада от руки старика Шепердсона. «Плешивый Шепердсон» долго гнался за Бадом, и когда мальчик понял, что ему не уйти от смерти, он «остановил лошадь и повернулся лицом к старику, чтобы пуля попала не в спину, а в грудь, а старик подъехал ближе и убил его наповал. Только недолго ему пришлось радоваться; не прошло и недели, как наши его уложили».

Все это звучит на первый взгляд неправдоподобно. Но взаимоуничтожение южных «аристократов» было явью.

Чем шире раскрывается перед нами с каждой новой страницей книги жизнь Америки, тем больше духовного богатства мы обнаруживаем в Геке. Ведь о чем бы ни повествовал Твен в «Приключениях Гекльберри Финна», мы воспринимаем все это глазами Гека. Он и основной персонаж романа и главный рассказчик.

От главы к главе Гек мужает, кажется все старше. Том по сравнению с ним просто ребенок. Имеется немало свидетельств тому, что если в образе главного героя «Приключений Тома Сойера» воплотились некоторые черты Сэма Клеменса, то образ Гека был отчасти навеян особенностями жизни и характера обитателя Ганнибала Тома Бланкеншипа. И небезынтересно, что этот Бланкеншип был старше Сэма примерно лет на пять.

У Гека острый, недетский взгляд на мир. Только взрослый человек мог завершить рассказ о белой горячке, которой заболевает отец Гека, восклицанием: «И до чего же медленно и тоскливо потянулось время!» Поведав о судьбе Грэнджерфордов, Гек продолжает: «Все я рассказывать не буду, а то, если начну, мне опять станет нехорошо… До сих пор все это стоит у меня перед глазами…»

Почти по-взрослому воспринимает Гек природу. В его описаниях Миссисипи нет трафаретной «красивости», он точен и конкретен. И в картинах, им создаваемых, мы ощущаем истинную поэзию.

О рассвете на реке Гек рассказывает так: «Нигде ни звука, полная тишина, весь мир точно уснул, редко-редко заквакает где-нибудь лягушка. Первое, что видишь, если смотреть вдаль над рекой, — это темная полоса: лес на другой стороне реки, а больше сначала ничего не разберешь; потом светлеет край неба, а там светлая полоска расплывается все шире и шире, и река, если смотреть вдаль, уже не черная, а серая; видишь, как далеко-далеко плывут по ней небольшие черные пятна, — это шаланды и всякие другие суда, и длинные черные полосы — это плоты; иногда слышится скрип весел в уключинах или неясный говор, — когда так тихо, звук доносится издалека; мало-помалу становится видна и рябь на воде, и по этой ряби узнаешь, что тут быстрое течение разбивается о корягу, оттого в этом месте и рябит; потом видишь, как клубится туман над водой, краснеет небо на востоке, краснеет река, и можно уже разглядеть далеко-далеко, на том берегу, бревенчатый домик на опушке леса — должно быть, сторожка при лесном складе, а сложен домик кое-как, щели такие, что кошка пролезет; потом поднимается мягкий ветерок и веет тебе в лицо прохладой и свежестью и запахом леса и цветов, а иногда и кое-чем похуже, потому что на берегу валяется дохлая рыба и от нее здорово несет тухлятиной; а вот и светлый день, и все вокруг словно смеется на солнце, и певчие птицы заливаются вовсю!»

Только Гек мог от запаха леса и цветов перейти к запаху дохлой рыбы.

Гуманизм Твена проявляется в «Приключениях Гекльберри Финна» сильнее и ярче, нежели в каком-либо его произведении, написанном раньше. И он сливается с гуманизмом Гека — самого значительного из созданных Твеном положительных образов. Гек видит, как неладно живут люди в долине Миссисипи. Ее иногда называют «долиной демократии», но мальчик сознает, что рядовые обитатели маленьких поселков у реки нищи и убоги. И они не имеют мужества противостоять полковникам Шерборнам. Гек не понимает причины этого, но ему очень не по себе. Его гнетет, что даже люди труда зачастую малодушны, жестоки, склонны к лицемерию и обману.

Мальчику хочется, чтобы люди не причиняли друг другу столько зла. И этот маленький гуманист готов, поскольку это доступно ему, ребенку, пойти войной на несправедливость. В конце концов Гек проявляет себя сострадательным и мужественным человеком. Он не раз спасает Джима от его врагов.

Геку приходится бороться не только с теми, кто хочет вновь вернуть негра в рабство, но и с собственными предрассудками. На протяжении многих дней своего путешествия по Миссисипи он озабочен дилеммой — передать или не передать Джима в руки властей.

По всем правилам рабовладельческой этики, впитанной Геком с раннего детства, только бесчестный, гадкий человек стал бы помогать негру бежать из неволи. Недаром решение Тома оказать помощь беглому негру вызывает у него недоумение. Ему невдомек, как это Том, «мальчик из хорошей семьи, воспитанный… не тупица… добрый… забыл и про гордость и про самолюбие» и соглашается освободить негра из рабства. Слово «аболиционист» Гек употребляет с эпитетом «подлый».

Чем ближе Джим к своей цели — стать свободным человеком, тем более сильные угрызения совести испытывает Гек. Твен создает психологически правдивый образ. Вместе с тем, показывая глазами Гека темные стороны действительности, писатель то и дело резко их подчеркивает, чтобы отвратительность враждебных ему явлений жизни предстала перед читателем как можно более выпукло. Ирония и сарказм помогают Твену выразить его отношение к тому низкому и подлому, что есть в реальном мире, со всей силой страсти, на которую он способен.

Твен, конечно, вносит в свой рассказ о мучивших Гека «угрызениях совести» элемент сатирической утрировки.

Все это с особенной ясностью сказывается в главе «Приключений Гекльберри Финна», где изображен завершающий этап спора Гека с самим собой о рабстве, о том, как должно поступить с Джимом.

Только что бессердечные мошенники «король» и «герцог» передали беглого негра в руки рабовладельцев. Гек безмерно возмущен этим поступком, и тут-то, в самый, казалось бы, неподходящий момент, он в очередной раз начинает рассуждать: а правильно ли поступал он сам, спасая Джима? У него даже мелькает мысль, что хорошо бы сообщить владелице Джима — мисс Уотсон о местонахождении ее раба.

А дальше следуют строки, где ирония автора окрашивает чуть ли не каждое слово (хотя сам рассказчик отнюдь не иронизирует). «Но скоро я эту мысль оставил, — говорит Гек, — и вот почему: а вдруг она рассердится и не простит ему такую неблагодарность и подлость, что он взял да и убежал от нее, и опять продаст его?»

Как ни зависим Гек от мировоззрения южных рабовладельцев, он не стал бы, конечно, всерьез упрекать Джима в «неблагодарности и подлости» за попытку высвободиться из рабства. Преувеличивая наивность Гека, автор лишь ярче выявляет уродливость системы рабского труда. В заключительных словах приведенной фразы: «…и опять продаст его» — есть глубокая издевка над самой сутью этики рабовладельцев. Ведь для них стремление к свободе аморально, а закабаляя человека, якобы можно проявить себя поклонником высоких моральных принципов.

Твен продолжает иронизировать, он как бы нагнетает иронию. Повествование развертывается в двух планах: мы видим перед собой и несколько наивного мальчика Гека и стоящего за ним мудрого, богатого иронией автора.

Если Джима и не продадут, то «все равно добра не жди: все будут презирать такого неблагодарного негра, это уж так полагается, и обязательно дадут Джиму почувствовать, какой он подлец и негодяй». Писатель и здесь не все сказал — его сарказм еще не достиг предела. «А мое-то положение! — восклицает Гек. — Всем будет известно, что Гек Финн помог негру освободиться; и если я только увижу кого-нибудь из нашего города, то, верно, со стыда готов буду сапоги ему лизать. Это уже всегда так бывает, — продолжает напластовывать иронию Твен, — сделает человек подлость, а отвечать за нее не хочет, — думает, пока этого никто не знает, так стыдиться нечего. (Нужно ли напоминать, что на самом деле речь здесь идет не о подлости, а о благородном поступке? — М. М.) Вот и со мной так вышло. Чем больше я думал, тем сильней меня грызла совесть, я чувствовал себя прямо-таки дрянью, последним негодяем и подлецом».

Написав письмо мисс Уотсон, Гек испытал облегчение, он «почувствовал, что первый раз в жизни очистился от греха». Но поневоле Гек начинает вспоминать, каким другом был для него негр Джим, как он любил Гека, как заботился о нем. В том, что теперь говорит Гек, уже нет второго плана, нет иронической окраски. Герой книги заканчивает свой рассказ замечательными словами: «И тут я нечаянно оглянулся и увидел свое письмо. Оно лежало совсем близко. Я взял его и подержал в руке. Меня даже в дрожь бросило, потому что тут надо было раз навсегда решиться, выбрать что-нибудь одно, — это я понимал. Я подумал с минутку, даже как будто дышать перестал, и говорю себе: «Ну что ж делать, придется гореть в аду». Взял и разорвал письмо».

Решение Гека пойти в ад, вполне реальное место в его понятии, на вечные муки ради негра, ради своего ближнего, ради борьбы с тем, что в глубине души он считал несправедливостью, поднимает этот образ на необычайную высоту. Гек — сын народа.

В книге нет слов восхищения перед Геком — повествование ведется от имени его самого, а иронически-сдержанный Твен вообще предпочитает обходиться без комментариев. Но в последних главах приводится факт, который бросает новый свет на поведение Гека.

Беглый негр Джим находится под замком на ферме некоего Фелпса. Туда же попадает Гек. Фелпс оказывается родственником Тома Сойера, и вот на его ферму по воле автора романа приезжает сам Том. Гек с Томом решают помочь Джиму скрыться. Освободить негра можно было бы довольно просто, но Том, начитавшись всяких приключенческих книжек, изо всех сил старается придать побегу Джима «романтический» характер и в результате только осложняет положение негра и мучает его.

Мы помним, что Гек сначала не может понять, как это его друг соглашается «украсть» негра — даже во имя восстановления справедливости. И Гек правильно оценивает Тома. Ведь на поверку выходит, что Том согласился оказать помощь Джиму лишь после того, как узнал, что негр уже отпущен его владелицей на свободу. Твен роняет замечание об этом мимоходом. Он сам как будто не придает ему значения. Но теперь ясно, что «побег» нужен был не Джиму, а Тому, и только потому, что он любитель приключений. В поступки Тома Твен вносит элемент пародии. Но вся затянувшаяся история с освобождением Джима начинает казаться возмутительной. Нет, Том не согласился бы последовать в ад за Геком, чтобы спасти беглого негра.

В моральном отношении Гек куда выше Тома. Впрочем, можно сказать, что образы Тома и Гека в «Приключениях Гекльберри Финна» вообще несоизмеримы. В образе Тома есть теперь известная условность, а образ Гека трехмерный, выпуклый.

Твен горячо любит Гека Финна, честного, смелого героя своего романа. Вместе с Джимом Гек представляет то положительное начало, которое, несмотря на все грустные картины, возникающие в «Приключениях Гекльберри Финна», придает книге утверждающий характер.

Уолт Уитмен, чувствовавший биение жизни на всем континенте Америки, спрашивал вскоре после войны Севера и Юга: почему в американской литературе еще не находит отражения подлинная действительность Миссисипи, Запада, Юга? Воинствующий демократ, поднимавший идею демократии на неприемлемую для «позолоченного века» высоту, Уитмен требовал создания положительных образов рядовых американцев.

Своим романом о Геке и Джиме Марк Твен вписал в американскую литературу одну из тех страниц, отсутствие которых Уитмен так остро ощущал.

В «Приключениях Гекльберри Финна» жизнь обитателей долины Миссисипи, да и всей Америки отражена в своем многообразии и противоречиях.

Иные буржуазные литературоведы склонны видеть в книге Твена лишь гимн во славу прекрасной реки и прославление ухода от действительности. Верно, что Гек иногда с грустью противопоставляет прелесть самой реки безрадостной жизни на ее берегах. «Везде кажется душно и тесно, — говорит он, — а на плоту — нет. На плоту чувствуешь себя и свободно, и легко, и удобно». Но и плот оказывается частью реального и недоброго мира. Ведь там находятся не только Гек и Джим, но и «король» и «герцог». Гек не может и не хочет прятаться от жизни. На протяжении всего романа он то и дело уходит от любимой реки в окружающий его мир моральной духоты и несправедливости. Не в характере Гека бояться правды, бояться трудностей.

В «Приключениях Гекльберри Финна», этой суровой книге, много комизма. В лучшем психологическом романе Твена мы обнаруживаем и элементы «дикого юмора», и бытовой юмор, и острейшую сатиру.

Немало прекрасных образцов юмора и сатиры, уходящих своими корнями в народное творчество, дают читателю беседы Гека и Джима. Бессознательно высмеивая религиозные представления о мироздании, Гек ссылается, например, на предположение Джима, что луна мечет звезды, как лягушка икру…

А вот рассказ о званом ужине в маленьком городке. Хозяйка, с добродушной улыбкой пишет Твен, говорила всем, что «печенье не удалось, а соленья никуда не годятся, и куры попались плохие, очень жесткие, — словом, все те пустяки, которые обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на комплименты; а гости отлично видели, что все удалось как нельзя лучше, и все хвалили, — спрашивали, например: «Как это вам удается так подрумянить печенье?» или: «Скажите, ради бога, где вы достали такие замечательные пикули?» — все в таком роде; ну, знаете, как обыкновенно за ужином — переливают из пустого в порожнее».

Комическое помотает Твену создавать характеры, лепить образы. Порою это образы второстепенных или даже третьестепенных персонажей. Но мы видим их, как живых. И созданная Твеном богатая галерея ярчайших образов дает возможность читателю как бы изнутри познать американскую жизнь.

Вот забавный и удивительно точный образ «мягкого и обходительного» гробовщика. Писатель показывает, почему «никого другого в городе так не любили», как гробовщика. Мы следим за каждым движением этого персонажа, мы видим во всех деталях обстановку, в которой он действует. Нам до конца понятна психология собравшихся на похороны горожан. Когда священник начал говорить речь у гроба, рассказывает Гек, «в подвале поднялся страшнейший визг, просто неслыханный, это была всего-навсего одна собака, но шум она подняла невыносимый и лаяла не умолкая, так что пастору пришлось замолчать и дожидаться, стоя возле гроба, — ничего нельзя было расслышать, даже что ты сам думаешь. Получилось очень неловко, и никто не знал, как тут быть. Однако долговязый гробовщик опомнился первый и закивал пастору, словно говоря: «Не беспокойтесь, я все устрою». Он стал пробираться по стенке к выходу, весь согнувшись, так что над головами собравшихся видны были одни его плечи. А пока он пробирался, шум и лай становились все громче и неистовей; наконец, обойдя комнату, гробовщик скрылся в подвале. Секунды через две мы услышали сильный удар, собака оглушительно взвыла еще раз или два, и все стихло — наступила мертвая тишина, и пастор продолжал свою торжественную речь с того самого места, на котором остановился. Минуту-другую спустя возвращается гробовщик, и опять его плечи пробираются по стенке; он обошел три стороны комнаты, потом выпрямился, прикрыл рот рукой и, вытянув шею, хриплым шепотом сообщил пастору: «Она поймала крысу!» После этого он опять согнулся и по стенке пробрался на свое место. Заметно было, что всем это доставило большое удовольствие — им, само собой, хотелось узнать, в чем дело. Такие пустяки человеку ровно ничего не стоят, зато как раз такими пустяками, — иронизирует Твен в заключение, — и приобретается общее уважение и любовь».

Добродушная насмешка и смертоносный сарказм соседствуют в романе, заставляя его сверкать самыми неожиданными красками. Печальная ирония, глубокое проникновение в духовный мир людей переплетаются с едкой сатирой и грубоватыми народными шутками. (Твен говорит, например, что «доктор отправлял больного на тот свет, а пастор показывал ему дорогу».) Сочетание тонкого психологизма, жгучего социального обличения, детального показа жизни разных слоев американского общества, светлого юмора и простонародного комизма, помноженное на искренне демократические симпатии автора и его любовь к людям, — такова, если угодно, формула, определяющая привлекательность и значение романа.

Язык Твена в этой книге простой, народный, ясный. Гоуэлс справедливо говорил, что Твен умеет найти неуловимое золотое зернышко — нужное слово. Автор «Приключений Гекльберри Финна» гордился своей способностью работать над словом, гордился тем, что умеет писать диалоги, по которым каждый узнает, из какой местности говорящие. Вместе с Уитменом Твен ввел речь простых людей в художественную литературу США, обогатил ее энергичными, точными и меткими оборотами народной речи.

Книга «Приключения Гекльберри Финна» успела завоевать столь широкую известность и популярность во всем мире, что может создаться впечатление, будто она сразу же была встречена всеми самым дружелюбным образом. Между тем дело обстояло совсем иначе. Печатая в «Сенчюри мегэзин» главы из «Приключений Гекльберри Финна» (до выхода романа в свет отдельным изданием), редактор журнала Р. Гилдер счел нужным опустить некоторые эпизоды. Были изъяты сцены с Шерборном, рассказ Джима о том, как он побил свою дочку, и многое другое. И все же Гилдер не избежал нападок за опубликование «сомнительной» книги и вынужден был уверять «респектабельных» читателей, что Твен отнюдь не насмехается над религией и моралью.

Роман не раз выбрасывали из библиотек. В нем видели нечто грязное. Но Гоуэлс и некоторые другие критики, а также сотни тысяч читателей в США и в Европе высоко оценили эту превосходную книгу. Твен горячо благодарил тех, кто поддержал его добрым словом в трудные минуты.

Американские литературоведы подчеркивают коренное отличие в приеме, который был оказан современниками писателя «Принцу и нищему» и роману о Геке. Так, один исследователь пишет, что «среди образованных классов, которые так полюбили «Принца и нищего», «Гекльберри Финн» вызвал разочарование». Обитатели Хартфорда ощутили в демократизме босоногого американца Гека Финна нечто новое по сравнению с демократизмом Тома Кенти, нечто вызывающее и даже опасное.

Недоверчивое отношение к «Приключениям Гекльберри Финна» отнюдь не исчезло в США и по сей день. Л. Фейхтвангер засвидетельствовал, что многие американские читатели воспринимают этот роман как произведение только для детей. Они «не замечают, — говорит он, — той проникнутой глубокой горечью любви к родине, какой полна эта книга. Немецкий или русский читатель гораздо сильнее чувствует всю глубину, горечь и мировое значение юмора Марка Твена».

Многие буржуазные литературоведы вот уже более трех четвертей века изображают автора «Приключений Гекльберри Финна» писателем, который стремился только забавлять свою аудиторию и приукрашивать действительность. Сегодня иные критики в США стремятся интерпретировать реалистические произведения Твена в еще более нелепом духе. Для них Гек, например, покорный слуга «бога реки». Делаются попытки принизить значение творчества писателя с помощью всякого рода измышлений психопатологического толка. Но широкие слои читателей в разных странах с каждым годом все лучше понимают, что автор «Приключений Гекльберри Финна» был великим реалистом.

Критическое направление, которое, по мысли Чернышевского, в русскую художественную литературу прочно ввел Гоголь, в американской литературе XIX века связано прежде всего с именем Твена.

«Ничто не может меня сделать более гордым, чем признание моей подлинности, — писал Твен еще на заре своей литературной деятельности. — Я стремился к этому так долго и добился этого наконец. Мне безразлично, буду ли я писать с юмором, или поэтически, или красноречиво, или что-либо в этом роде, моя конечная мечта и желание — быть «подлинным», считаться «подлинным».

Твен говорил, что американский писатель может начать писать по-настоящему лишь после того, как будет впитывать в себя действительность по меньшей мере четверть века.

«Приключения Гекльберри Финна» — произведение художника слова, умудренного огромным жизненным опытом. В романе сказались серьезные перемены в родной Твену стране и в нем самом.

Создатель сказок «дядюшки Римуса» Джоэл Гаррис в письме к Твену, относящемся к 1885 году, проницательно заметил, что роман о Геке «представляет собой самый оригинальный вклад в американскую литературу, который сделан до сих пор».

Высоко оценивают это выдающееся произведение американского реализма и другие крупные деятели культуры США. Э. Хемингуэй в своей книге «Зеленые холмы Африки» говорит: «Вся американская литература вышла из одной книги Марка Твена, из его «Гекльберри Финна»… лучшей книги у нас нет».

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА

Перевод с английского

Н.ДАРУЗЕС

Рисунки

Г.ФИТИНГОФА

Оформление

С.ПОЖАРСКОГО

Глава первая

МОИСЕЙ В ТРОСТНИКАХ

Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под названием “Приключения Тома Сойера”, но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не так уж наврал. Это ничего, я еще не видел таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тети Полли и вдовы, да разве еще Мэри. Про тетю Полли, - это Тому Сойеру она тетя, - про Мэри и про вдову Дуглас рассказывается в этой самой книжке, и там почти все правда, только кое-где приврано, - я уже про это говорил.

А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зарытые грабителями в пещере, и разбогатели. Получили мы по шесть тысяч долларов на брата - и все золотом. Такая была куча деньжищ - смотреть страшно! Ну, судья Тэтчер все это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибыли, и так круглый год, - не знаю, кто может такую уйму истратить. Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспитывать; только мне у нее в доме жилось неважно: уж очень она донимала всякими порядками и приличиями, просто невозможно было терпеть. В конце концов я взял да и удрал, надел опять свои старые лохмотья, залез опять в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью. Однако Том Сойер меня отыскал и рассказал, что набирает шайку разбойников. Примет и меня тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя хорошо. Ну, я и вернулся.

Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у нее на уме не было. Опять она одела меня во все новое, так что я только и знал, что потел, и целый день ходил как связанный. И опять все пошло по-старому. К ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать - непременно приходи вовремя. А сядешь за стол, никак нельзя сразу приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не побормочет немножко над едой, а еда была, в общем, не плохая; одно только плохо - что каждая вещь сварена сама по себе. То ли дело куча всяких огрызков и объедков! Бывало, перемешаешь их хорошенько, они пропитаются соком и проскакивают не в пример легче.

В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства - до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно, - плевать я хотел на покойников.

Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и мне надо от нее отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о чем и понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня, - да и вообще кому он нужен, если давным-давно помер, сами понимаете, - а меня ругает за то, что мне нравится курить. А сама небось нюхает табак - это ничего, ей-то можно.

Ее сестра, мисс Уотсон, порядком усохшая старая дева в очках, как раз в это время переехала к ней на житье и сразу же пристала ко мне с букварем. Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час была скучища смертная, и я все вертелся на стуле. А мисс Уотсон все приставала: “Не клади ноги на стул, Гекльберри!”, “Не скрипи так, Гекльберри, сиди смирно!”, “Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, веди себя как следует!”. Потом она стала проповедовать насчет преисподней, а я возьми да и скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто взбеленилась, а я ничего плохого не думал, лишь бы удрать куда-нибудь, до того мне у них надоело, а куда - все равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дурно с моей стороны, что она сама нипочем бы так не сказала: она старается не грешить, чтобы попасть в рай. Но я не видел ничего хорошего в том, чтобы попасть туда же, куда она попадет, и решил, что и стараться не буду. Но говорить я этого не стал - все равно никакого толку не будет, одни неприятности.

Тут она пустилась рассказывать про рай - и пошла и пошла. Будто бы делать там ничего не надо - знай прогуливайся целый день с арфой да распевай, и так до скончания века. Мне что-то не очень понравилось. Но говорить я этого опять-таки не стал. Спросил только, как она думает, попадет ли туда Том Сойер? А она говорит: “Нет, ни под каким видом!” Я очень обрадовался, потому что мне хотелось быть с ним вместе.

Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов мне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали молиться, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком свечки и поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудь веселом, - только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светили звезды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин - значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака, - значит, кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал что-то, и я никак не мог понять, о чем он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то застонал, вроде того как стонет привидение, когда оно хочет рассказать, что у него на душе, и не может добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойно в могиле: вот оно скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно и тоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной… А тут еще паук спустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел опомниться, как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже не бывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил, повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взял ниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, - и все-таки не успокоился: это помогает, когда найдешь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью, потеряешь ее; только я не слыхал, чтоб таким способом можно было избавиться от беды, когда убьешь паука.

Меня бросило в дрожь. Я опять сел и достал трубку; в доме теперь было тихо, как в гробу, и, значит, вдова ничего не узнает. Прошло довольно много времени; я услышал, как далеко в городе начали бить часы: “бум! бум!” - пробило двенадцать, а после того опять стало тихо, тише прежнего. Скоро я услышал, как в темноте под деревьями треснула ветка, - что-то там двигалось. Я сидел не шевелясь и прислушивался. И вдруг кто-то мяукнул еле слышно: “Мя-у! Мя-у!” Вот здорово! Я тоже мяукнул еле слышно: “Мяу! Мяу!” - а потом погасил свечку и вылез через окно на крышу сарая. Оттуда я соскользнул на землю и прокрался под деревья. Гляжу - так и есть: Том Сойер меня дожидается.

Глава вторая

СТРАШНАЯ КЛЯТВА НАШЕЙ ШАЙКИ

Марк Твен

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Моисей и тростник. - Мисс Ватсон. - Том Сойер.

Вы, вероятно, слыхали про известного сорванца Тома Сойера. А если не слыхали - не беда! Вы сейчас познакомитесь с ним. Я - друг и приятель этого самого Тома, про которого написана целая книга. В книге рассказывается, как мы с Томом нашли деньги, спрятанные в пещере разбойниками, и сделались богачами.

Судья Тэчер взял у нас эти деньги и положил их в банк на проценты, дававшие нам ежедневно по одному доллару. Я, право, даже не знаю, что делать человеку с такой кучей денег. Вдова Дуглас взяла меня к себе вместо сына и хочет сделать из меня «культурного юношу», как она говорит. Но это мне совсем не по вкусу: очень тяжело жить с утра до вечера в одной и той же квартире. К тому же вдова ужасно аккуратная и степенная женщина. Я не вынес этой жизни и сбежал. Опять нарядился в лохмотья, влез в бочку из-под сахара - и зажил на свободе в свое удовольствие. Но Том Сойер разыскал меня и заявил, что он скоро сделается атаманом разбойников и примет меня в свою шайку, если я вернусь в дом вдовы и буду жить, как приличные люди. Я вернулся.

Вдова поплакала при моем возвращении, назвала меня бедной, заблудшей овечкой. Впрочем, ничего обидного она не хотела сказать. Опять на мне новый костюм, в котором мне так тесно и неловко. Работать в этом костюме нельзя, а можно только потеть и потеть и потеть. Опять все пошло по-старому. Когда вдова звонила в колокол, все должны были садиться за стол, но и тогда не смели дотрагиваться до еды. Надо было еще ждать, пока вдова побормочет над блюдом. Этим она ничего скверного не хотела сказать про еду, хотя, конечно, мне не слишком-то нравилось, что каждое кушанье было приготовлено отдельно: суп - отдельно, жаркое - отдельно, овощи - отдельно. То ли дело у меня в бочке: все смешано в одну кучу - гораздо вкуснее!

После ужина вдова брала книжку.

После ужина вдова брала книжку и принималась учить меня про Моисея и толковать что-то такое про тростник. Уж я потел, потел, чтобы уразуметь это дело! Только раз как-то она проговорилась, что ее Моисей давным-давно помер. Тогда я перестал думать о нем: какое мне дело до каких-то покойников!

Захотелось мне покурить, и я попросил у вдовы позволения. Она не позволила. «Это, - говорит, - дурная привычка, и ты должен отучиться от нее навсегда». Бывают же на свете такие странные люди! Рассуждают о вещах, в которых ровно ничего не смыслят. Вот хоть бы вдова: хлопочет о Моисее, который ей не родня и никому не нужен, а находит дурным то, что доставляет человеку удовольствие. Сама-то ведь нюхает табак, - это, небось, ничего!

В это время приехала к ней погостить ее сестра, мисс Ватсон, тощая старая дева в очках, и стала донимать меня грамотой. Целый час она мучила меня своим букварем, и я чуть не околел с натуги. Даже вдова сжалилась надо мною и попросила дать мне передышку. Но от этого мне было не легче. Я начал смертельно скучать и завертелся на стуле. Мисс Ватсон стала придираться ко мне:

Не болтай ногами, Гекльберри!

Не скрючивайся так, Гекльберри!

Сиди прямо, Гекльберри!

Что это ты так вытянулся, Гекльберри? Когда же ты научишься наконец хорошим манерам?

Потом она стала говорить мне про ад, куда после смерти попадут нехорошие люди, а я сказал, что и мне хотелось бы туда же. Она страшно разозлилась, но я не думал ничего плохого: мне только хотелось поскорее уйти от нее, - куда угодно, лишь бы подальше. Но она продолжала вопить, что, должно быть, я очень скверный мальчишка, если могу говорить такие вещи, что она ни за что на свете не сказала бы ничего подобного и что она старается жить так, чтобы попасть прямо в рай, в царствие небесное. Но мне вовсе неохота жить в одном месте с нею, и я решил про себя, что не стоит мне становиться хорошим, а не то я и вправду могу очутиться в раю. Но, конечно, я не высказал этого вслух, потому что пользы от этого все равно никакой. Только наживешь неприятности.

А мисс Ватсон как начала, так и пошла трещать безумолку про царствие небесное. Там, говорит, только и дела у праведников что слоняться по небу с арфами и петь без конца свои песни. Подумаешь, какое удовольствие! Нет, небесная жизнь мне совсем не по вкусу; но я, конечно, не заикнулся об этом, а только спросил у мисс Ватсон, попадет ли на небо мой приятель Том Сойер.

Ну, - отвечала старуха, - на это надежда плоха.

Я, конечно, очень обрадовался: мы с Томом будем, значит, вместе.

Долго еще мисс Ватсон долбила меня; мне стало нудно и тошно. Потом созвали негров и давай молиться. А потом пошли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком сальной свечки, поставил его на стол, сел к окошку и старался думать о чем-нибудь веселом, но веселье не шло мне на ум. Я чувствовал себя таким одиноким, что мне захотелось умереть. Сверкали звезды; печально шелестела листва. Издалека доносился крик совы, оплакивающей чью-то кончину. Где-то жалобно завыла собака, предвещая кому-то смерть, и ветер тоже нашептывал что-то очень печальное, а я не понимал, что он шепчет, и по спине у меня бегали мурашки. Потом из лесу донесся стон покойника. Так стонут привидения, когда им не лежится в могиле и они хотят сказать что-то такое, что тяготит их совесть, и не могут и должны бродить по ночам. У меня сердце замерло от страха, жутко мне было сидеть одному. Как нарочно, вдруг откуда-то взялся паук и пополз у меня по плечу. Я смахнул его прямо на свечку. И не успел я моргнуть глазом, как он сгорел. Я прекрасно знаю, что это дурная примета, угрожающая мне ужасной бедой. Мигом вскочил я на ноги, потом повернулся три раза на месте, каждый раз крестя себе грудь, а потом взял нитку, перевязал ею несколько волосков на голове, чтобы отогнать нечистую силу. Но все же не мог успокоиться.

Дрожа всем телом, я присел на кровать и вытащил трубку. В доме все спали, и можно было покурить, не боясь хозяйки. Я сидел и курил. Прошло много времени. Вдали послышался бой часов - бум-бум-бум, пробило двенадцать, и стало еще тише, чем прежде.

Вдруг в саду хрустнула ветка. Как будто кто-то копошился там внизу.

Я насторожил уши. Внизу раздалось: «Мяу! мяу!..» Ага! Вот в чем дело!

Мяу! мяу! - отвечал я как можно тише, потушил свечу и вылез через окно на крышу сарая, а потом спустился вниз по столбу и стал пробираться между деревьями, так как знал, что меня поджидает Том Сойер.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мальчишки удирают от Джима. - Шайка Тома Сойера. - Дальновидные замыслы.

Мы крались на цыпочках по тропинке в саду между деревьями, наклоняясь, чтобы не задеть головами за ветки. Но, проходя мимо кухонной двери, я споткнулся о какой-то корень. Мы припали к земле и притаились. Негр Джим, принадлежавший мисс Ватсон, сидел на пороге кухни. Мы отлично могли его видеть, потому что в кухне горел огонь. Он поднялся, вытянул шею, прислушался одну минуту и спросил:

Кто там?

Опять прислушался, сошел на цыпочках с крыльца и остановился как раз между нами. Мы могли бы тронуть его рукой. Минуты проходили, еще и еще - и не было слышно ни единого звука, а мы лежали так близко. Вдруг у меня зачесалась нога, но я не смел почесать ее. Потом зачесалось ухо. Потом спина - как раз между лопатками. Ну, кажется, вот сейчас помру, если не почешусь. И отчего это непременно тогда зачешется, когда нельзя почесаться? Впоследствии я часто думал об этом. Непременно, когда вы среди важных людей, или на похоронах, или отвечаете урок, - одним словом, тогда, когда нельзя почесаться, у вас начнет чесаться все тело - то там, то здесь, в разных местах.

Приключения Гекльберри Финна

Лица, которые попытаются найти в этом повествовании мотив, будут отданы под суд; лица, которые попытаются найти в нем мораль, будут сосланы; лица, которые попытаются найти в нем сюжет, будут расстреляны.

Глава первая

Гек Финн вернулся к вдове Дуглас. Жить Геку таким образом тяжело. Он мечтает о воле.

Вдова читает Геку притчу про Моисея, и мальчик просто разрывается от любопытства. Однако вдова «проговаривается, что этот самый Моисей давным-давно помер». Геку сразу становится неинтересно, поскольку он все воспринимает слишком непосредственно, а про покойников слушать не любит.

Сестра вдовы, мисс Уотсон, «порядком усохшая старая дева в очках», пристает к Геку с букварем. Он учится читать, отчаянно скучает. Мисс Уотсон постоянно критикует поведение Гека, одергивает его. Она рассказывает мальчику про рай - «будто бы делать там ничего не надо знай прогуливайся целый день с арфой да распевай, и так до скончания века». Гек спрашивает, попадет ли в рай Том Сойер. Старая дева отвечает категорическим «нет». Гек теряет интерес к раю.

Ночью под окнами вдовы раздается кошачий вопль. Это Том Сойер поджидает Гека. Мальчики отправляются на поиски ночных приключений.

Глава вторая

Том и Гек спускаются с горы, разыскивают своих друзей - Джо Гарпера с Веном Роджерсом и еще двух или трех мальчиков. Они прячутся на старом кожевенном заводе.

Том говорит, что они соберут шайку разбойников и назовут ее «Шайка Тома Сойера». Кто захочет с ними разбойничать, тот должен будет принести клятву и подписаться своей кровью.

Клятва призывает «всех мальчиков дружно стоять за шайку и никому не выдавать ее тайн; а если кто-нибудь обидит мальчика из их шайки, то тот, кому велят убить обидчика и всех его родных, должен не есть и не спать, пока не убьет их всех и не вырежет у них на груди крест - знак шайки. И никто из посторонних не имеет права ставить этот знак. А если кто-нибудь из шайки выдаст тайну, то ему перережут горло, а после того сожгут труп и развеют пепел по ветру, кровью вычеркнут его имя из списка и больше не станут о нем поминать, а проклянут и забудут навсегда».

Мальчики наперебой повторяют, что клятва замечательная, и спрашивают Тома, сам он ее придумал или нет. Оказалось, кое-что он придумал сам, а остальное взял из книжек про разбойников и пиратов. Члены шайки интересуются, как быть с местью родственникам. Например, у Гека Финна никаких родных нет. Гек предлагает им для мести мисс Уотсон. Все соглашаются. Затем мальчики колют себе пальцы булавкой и расписываются кровью, и Гек тоже ставит свой значок на бумаге.

Бен Роджерс спрашивает, чем же шайка будет заниматься. У Тома готов ответ - грабежами и убийствами. Пленников Том намерен держать в пещере, пока те не дадут выкупа. Никто из ребят не понимает значения слова «выкуп». Том тоже не знает, как происходит процесс выкупа, но, по его мнению, «так уж полагается». Том про это читал в книжках, и членам его шайки тоже придется держать пленных, «пока они не выкупятся». Убивать женщин Том запрещает, потому что в книжках ничего подобного нет. Женщин полагается приводить в пещеру и обращаться с ними как можно вежливее, «а там они в тебя мало- помалу влюбляются и уж сами больше не хотят домой».

Один из мальчиков возражает, что при таком подходе скоро в пещере нельзя будет пройти: столько набьется женщин и всякого народу, который дожидается выкупа, а самим разбойникам деваться будет некуда.

Глава третья

Почти целый месяц мальчики играют в разбойников, но потом им это надоедает, потому что, вопреки обещаниям красноречивого Тома, они никого не грабят и не убивают. Они только выбегают из леса и бросаются на погонщиков свиней или на женщин, которые везли на рынок зелень и овощи. Том Сойер называет свиней «слитками», а репу и зелень «драгоценностями». Вернувшись в пещеру, мальчики хвастаются тем, сколько человек убили и ранили. Но у Гека не такая бурная фантазия, он никак не может взять в толк, какой смысл в игре, где нет реального выигрыша.

Однажды Том заявляет, что, по его сведениям, на следующий день около пещеры остановится целый караван богатых арабов и испанских купцов, с двумя сотнями слонов, шестью сотнями верблюдов и тысячей вьючных мулов, нагруженных алмазами, а охраняют их всего-навсего четыреста солдат. Том предлагает шайке устроить засаду, перебить всех и захватить добычу.

Мальчики выполняют приказ своего атамана. Но никаких испанцев и арабов у пещеры нет. Оказывается, что это всего-навсего экскурсия воскресной школы. Юные разбойники разгоняют малышей по всей долине. Гек, рассуждая логически, пытается разоблачить вранье Тома. Тогда тот заявляет, что во всем виноваты их враги-чародеи. Это они превратили караван в учеников воскресной школы. Том рассказывает Геку о всемогущих джиннах, томящихся в бутылках и по воле повелителя совершающих чудеса. Спорить с Томом - неблагодарное занятие, поэтому Гек молча остается при своем мнении. А его мнение заключается в том, что если бы он был всемогущим джинном, то бы ни за что не стал подчиняться какому-то повелителю, а жил бы в свое удовольствие и совершал чудеса для себя.

Глава четвертая

Отца Гека в городе не видно уже больше года, и мальчик совсем успокаивается. Гек видеть его совсем не хочет. Трезвый, отец постоянно колотил Гека.

Пока Гек живет у вдовы Дуглас, он почти каждый день ходит в школу, учится читать, писать и считать. Старое житье Геку больше по вкусу, но и к новому он тоже начинает привыкать.

Как-то утром Гек опрокидывает за завтраком солонку. Мальчик поскорей хватает щепотку соли, чтобы перекинуть ее через левое плечо и отвести беду (он верит в множество примет). Однако мисс Уотсон останавливает его. Приунывший Гек отправляется шататься по городу и ждать беды. Он видит на песке следы, решает, что его отец вернулся в город. Гек бежит к судье Тэчеру, который распоряжается его капиталом (Том и Гек нашли сокровища, а судья поместил их деньги в банк). Гек, напуганный тем, что отец все равно отберет у него все деньги, просит судью взять себе его шесть тысяч долларов. Смекнув, что мальчик неспроста обратился к нему со столь странной

просьбой, судья придумывает остроумный ход. Он выдает Геку расписку, что купил у него капитал «за вознаграждение» (один доллар).

Гек отправляется к Джиму, негру мисс Уотсон. У того есть большой волосяной шар величиной с кулак; он его вынул из бычьего сычуга и теперь гадает на нем. Геку надо знать, что старый Финн собирается делать в городе. Джим отвечает за шар очень уклончиво. В раздумьях Гек бредет домой и застает там своего отца.

Глава пятая

Отцу Гека «лет около пятидесяти, и на вид не меньше того. Волосы у него длинные, нечесаные и грязные, висят космами, и только глаза светятся сквозь них, словно сквозь кусты. В лице, хоть его почти не видно из-за волос, нет ни кровинки оно совсем бледное; такое, что смотреть страшно и противно, как рыбье брюхо или как лягва. А одежда сплошная рвань, глядеть не на что».

Отец принимается ругать Гека за то, что, по настоянию вдовы, мальчик ходит в школу. В семействе Финнов отродясь не было грамотеев, и старик не собирается позволять сыну «задирать нос перед родным отцом». Отец требует, чтобы Гек отдал ему деньги, но тот предъявляет расписку и объясняет, что денег у него больше нет.

На другой день отец напивается, идет к судье Тэчеру, ругается и требует, чтобы тот отдал деньги Гека. Ничего из этого не выходит; тогда старик грозит, что заставит отдать деньги по суду.

Вдова с Тэчером подают просьбу в суд, чтобы Гека у отца отобрали и кого-нибудь из них назначили в опекуны. Но судья в городке новый, он недавно приехал и еще не знал старика Финна. Судья заявляет, что не следует без особой надобности вмешиваться в семейные дела и разлучать родителей с детьми.

Отец радуется, обещает отодрать Гека ремнем до полусмерти, если он не достанет ему денег. Гек занимает три доллара у судьи, а старик их отнимает и напивается. В пьяном виде он шатается по всему городу, орет, безобразничает, ругается и колотит в сковородку чуть ли не до полуночи. Его сажают под замок, а наутро ведут в суд.

После того как отец Гека выходит из тюрьмы, новый судья объявляет, что намерен сделать из него человека. Он приводит старика к себе в дом, одевает его с головы до ног, сажает за стол вместе со своей семьей. После ужина он заводит разговор насчет трезвости. Старик твердит, что хочет начать новую жизнь, чтобы никому не стыдно было вести с ним знакомство, и надеется, что судья ему в этом поможет. Судья готов обнять его за такие слова.

Однако ночью старику Финну до смерти хочется выпить. Он вылезает на крышу, спускается на крыльцо, обменивает новый сюртук на бутылку водки. Наутро его ночной дебош обнаруживается. Судья обижается и заявляет, что старика, пожалуй, можно исправить только пулей из ружья.

Глава шестая

Отец выслеживает Гека, увозит его в лодке вверх по реке и селит в старой бревенчатой хибарке в чаще леса. Он не отпускает Гека ни на минуту. Старый Финн пьет беспробудно. Периодически у него начинается пьяный бред, повсюду

мерещатся змеи. Гек придумывает оригинальный способ сбежать от отца. Он берет ружье, прицеливается из него, потом засыпает.

Глава седьмая

Утром старик Финн ничего не помнит из того, что вытворял накануне. Гек говорит ему, что ночью кто-то к ним ломился, вот Гек и подстерегал его с ружьем. Старик очень недоволен таким поворотом событий.

Гек отправляется рыбачить, обнаруживает на берегу пустой челнок, прячет его, а потом решает спуститься вниз по реке и пожить там одному. Затем Гек придумывает, как бы ему обмануть отца и вдову, чтобы они его не искали.

Отец уезжает в город за продуктами. Он запирает Гека. Гек принимается пилить бревно под стеной хижины, после чего выбирается на волю через подкоп. Мальчик забирает продукты, порох и дробь и остальные вещи - все, что стоило хотя бы цент. Следы своего бегства (подкоп под стеной) Гек хорошенько засыпает сверху землей, чтобы не видно было опилок. Гек отправляется в лес, стреляет дикого поросенка. Затем он возвращается, топором взламывает дверь в хижину, кладет поросенка на землю, чтобы вытекла кровь. Гек берет мешок с камнями, тащит его от убитого поросенка к дверям, а потом по лесу к реке и бросает в воду. В результате сразу бросается в глаза, что здесь что-то тащили по земле. Напоследок Гек вырывает у себя клок волос и, намочив топор в крови, прилепляет волосы к лезвию. Потом он бросает поросенка в реку. Получается очень достоверная картина убийства - убийства самого Гека Финна.

Гек решает отправиться жить на остров Джексона. Он этот остров хорошо знает: там никогда никого не бывает.

Глава восьмая

Обосновавшись на острове, Гек видит, как по реке плывет пароход. Это ищут его. На пароходе стоят почти все, кого Гек знал: отец, судья Тэчер, Бекки Тэчер, Джо Гарпер, Том Сойер со старухой тетей Полли, Сидом и Мэри. Все разговаривают про убийство. Гек понимает, что теперь можно успокоиться. Больше никто его искать не станет.

Гек устраивает себе уютное жилье в чаще леса. Из одеял он сооружает что-то вроде палатки, для того чтобы вещи не мочило дождем. Гек обходит кругом весь остров и вдруг наступает прямо на головни чужого костра. Он решает узнать, кто, кроме него живет на острове. Это оказывается Джим, негр мисс Уотсон. Хозяйка собралась продать Джима, и он не стал дожидаться, когда его насильно увезут работорговцы, и сам сбежал. Гек клянется не выдавать Джима.

Гек и Джим весело проводя время на острове. Джим знает массу примет. Если у человека волосатые руки и волосатая грудь - он разбогатеет. Птенцы вспорхнули - к дождю. Пересчитываешь, сколько чего готовится к обеду, - это не к добру. То же самое, если вытряхивать скатерть после захода солнца. А еще если у человека есть пчелы и этот человек умрет, то пчелам непременно нужно об этом сказать на следующее утро, до того как взойдет солнце, а не то они ослабеют, перестанут работать и передохнут. Джим сказал, будто пчелы не жалят дураков, только Гек этому не поверил: он сам сколько раз пробовал, и пчелы Гека не кусали.

Глава девятая

Джим и Гек находят на острове хорошую, просторную пещеру. При дневном свете они носу не показывают оттуда, а ночью плавают в челноке или на плоту по реке. Однажды, перед самым рассветом, они причаливают к верхнему концу острова и вдруг видят, что по реке к ним плывет целый дом. Внутри мертвец. Джим уговаривает Гека не смотреть мертвому в лицо. Друзья обыскивают дом, находят массу полезных вещей, перевозят на остров.

Глава десятая

Джим и Гек осматривают одежду, которая им досталась, и находят восемь долларов серебром, зашитые в подкладку старого пальто. Гек ругает Джима за вранье. Тот говорил, будто хуже нет приметы, как взять в руки змеиную кожу. А что плохого случилось оттого, что Гек накануне пошел в пещеру за табаком и наткнулся там на гремучую змею? Они с Джимом только разбогатели.

Гек ту змею убил, свернул кольцом и положил Джиму на одеяло: думал, вот будет потеха, когда Джим найдет у себя на постели змею. К вечеру Гек про нее совсем забывает. Джим садится на одеяло, пока Гек разводит огонь, а там оказывается подружка убитой змеи. Она кусает Джима. Ступня у него сильно распухает. Джим лечится виски и поправляется.

Гек решает переправиться за реку и разузнать, что делается в городке. Джиму эта мысль приходится по вкусу; он только советует, чтоб Гек подождал до темноты, а в городе держал бы ухо востро. Подумав еще немножко, он рекомендует Геку переодеться девочкой.

Гек переправляется в город. В одном доме ему дает приют женщина лет сорока. Она недавно приехала в эти места.

Глава одиннадцатая

Гек, переодетый в платье, представляется женщине как Сара Уильямс. Женщина принимается рассказывать, как Гека «убили». Некоторые в городе думают, что мальчика убил сам старик Финн. Другие считают, что это сделал беглый негр по имени Джим, так что за него обещают награду триста долларов. Сама женщина считает, что старик Финн на редкость хитер. Он скрылся из города. Если он еще год не вернется, то ничего ему за убийство не будет. Доказать ничего нельзя; все тогда успокоится, и он заберет себе денежки Гека без всяких хлопот.

Геку хочется чем-нибудь занять руки. Он берет со стола иголку и начинает вдевать в нее нитку. Дело у него не ладится. Женщина замолкает, смотрит на Гека странно и улыбается. Она переспрашивает Гека, уточняя его имя. Он забывает то, что сказал вначале, и называет себя Мери. Как ни в чем не бывало, женщина принимается жаловаться, что крысы обнаглели и разгуливают по всему дому, говорит, что нарочно держит под рукой всякие вещи, чтобы бросать в крыс. Она показывает Геку свинцовую полосу, скрученную узлом, потом просит Гека швырнуть ее в крысу, при этом внимательно смотрит, как он это делает.

Женщина бросает Геку кусок свинца. Гек сдвигает колени и ловит его.

Женщина разоблачает Гека. Он признается, что он мальчик, и рассказывает очередную жалостливую выдуманную историю про себя и свои невзгоды. Женщина обещает не выдавать его, но советует больше девочкой не наряжаться: «Ты держишь нитку неподвижно и насаживаешь на нее иголку, а надо иголку держать неподвижно и совать в нее нитку. Женщины всегда так и делают, а мужчины всегда наоборот. А когда швыряешь палкой в крысу или еще в кого-нибудь, встань на цыпочки и занеси руку над головой, да постарайся, чтобы это вышло как можно нескладней, и промахнись этак шагов на пять, на шесть. Бросай, вытянув руку во всю длину, будто она у тебя на шарнире, как бросают все девочки, а не кистью и локтем, выставив левое плечо вперед, как мальчишки; и запомни: когда девочке бросают что-нибудь на колени, она их расставляет, а не сдвигает вместе, как ты сдвинул, когда ловил свинец».

От женщины Геку удается узнать, что ее муж и его товарищ отправились искать Джима на остров Джексона. Гек поспешно возвращается к Джиму. Не теряя ни минуты, друзья отчаливают от острова.

Глава двенадцатая

Джим устраивает на плоту уютный шалаш, чтобы отсиживаться в жару и в дождь и чтобы вещи не промокли. Потом он укрепляет на плоту короткую палку с развилиной, чтобы вешать ка нее фонарь. Каждую ночь Гек и Джим проплывают мимо городов. Гека поражает множество огней. Гек и Джим замечают впереди пароход, который разбился о скалу. Они добираются до парохода, слышат на нем голоса. Джим обращается в бегство.

Гек, в поисках приключений в стиле Тома Сойера, ползет к корме. Он видит, что в салоне лежит на полу человек, связанный по рукам и ногам, а над ним стоят двое; один из них держит в руке тусклый фонарь, а другой револьвер. Последний целится в голову человека на полу. Это шайка бандитов, они хотят унести деньги, а человека на полу застрелить, потому что боятся, что он на них донесет. Однако затем они решают сделать дело без шума - пойти по каютам и забрать вещи, какие еще остались, а потом отплыть в лодке на берег и спрятать товар. Пройдет не больше двух часов, как пароход развалится и затонет.

Гек бесшумно возвращается на свой плот, рассказывает Джиму, что на пароходе целая шайка убийц, и если они с Джимом не отыщут, где лодка, и не пустят ее вниз по реке, чтоб те не могли сойти с парохода, одному из шайки придется плохо. А если они найдут лодку, то бандитов заберет шериф.

Глава тринадцатая

Гек перерезает веревку, на которой привязана лодка бандитов, и вместе с Джимом отчаливает от парохода. Лодка до половины завалена добром, которое воры награбили на разбитом пароходе.

Через пару миль Гек видит паром и уговаривает паромщика за несуществующее вознаграждение отправляться на помощь людям на пароходе. К этому времени разбитый пароход почти совсем затонул. Геку даже немного жалко бандитов.

Глава четырнадцатая

Проснувшись, Гек перебирает все добро, награбленное шайкой на разбитом пароходе. Такими богачами они с Джимом еще никогда в жизни не были. До вечера они валяются в лесу и разговаривают; Гек читает книжки и рассказывает Джиму обо всем, что произошло на пароходе и на пароме. Он сообщает ему кстати, что это и называется приключением, а Джим отвечает, что не желает больше никаких приключений.

Гек долго читает Джиму про королей, про герцогов и про графов, про то, как пышно они одеваются, в какой живут роскоши и как называют друг друга «ваше величество», «ваша светлость» и т. д. Гек утверждает, что король получает денег, сколько хочет, а вся его работа - «сидеть себе на троне, вот и все». Друзья обсуждают проблемы гарема. Гек припоминает, что у мудрейшего царя Соломона гарем тоже был, а жен у него было чуть не миллион. Но Джим придерживается на этот счет своеобразного мнения. Разве умный человек станет жить в таком кавардаке, как гарем? Разве прав был Соломон, когда, чтобы выяснить, кто из женщин настоящая мать младенца, велел разрубить ребенка пополам (та, что готова была отдать ребенка, лишь бы он остался жив, и оказалась настоящей матерью)? По мнению Джима, «это все равно, что разрубить пополам доллар. Куда годится половинка доллара? Ведь на нее ничего не купишь. А на что годится половина ребенка? Словом, ни от одного негра Соломону так не доставалось».

Глава пятнадцатая Гек дурачит Джима. Они подплывают к острову в тумане и теряют друг друга. Гек пытается разыграть Джима. Утром, добравшись до плота, на котором сидя спит Джим, Гек заявляет, что не видел тумана, ни островов и вообще никакой путаницы не было. Просто Джим уснул. Но Джим, искренне сокрушавшийся всю ночь о том, что Гек пропал, говорит, что «дрянь те люди, которые своим друзьям сыплют грязь на голову и поднимают их на смех». Он плетется в шалаш, залезает туда и больше с Геком не разговаривает. Гек чувствует себя таким подлецом, что готов целовать Джиму ноги, лишь бы он взял свои слова обратно. Проходит около пятнадцати минут, прежде чем Гек переломив себя, отправляется «унижаться перед негром».

Глава шестнадцатая

Джим надеется пристать к берегу в городе Каире, потому что, по его сведениям, в Каире все негры свободны. Но Гек и Джим никак не могут добраться туда. Джим говорит, что его бросает то в жар, то в холод оттого, что он так скоро будет на свободе.

Гек чувствует свою вину за то, что помогает беглому негру. Мальчик старается себе внушить, что он тут не при чем: ведь не он увел Джима от его законной хозяйки. Совесть нашептывает Геку, что он сделал таким образом гадость мисс Уотсон, которая учила его грамоте, учила, как надо себя вести, была к нему добра, как умела. Гек решает при первой возможности донести на Джима. Но негр так ласков к нему, так искренне благодарен за то, что Гек помогает ему стать свободным, что у мальчика опускаются руки. К тому же Джим постоянно твердит, что такого друга, как Гек, у него никогда не было.

Гек замечает, что к их плоту гребет лодка, а в ней двое мужчин. Он понимает, что сейчас они схватят Джима и закуют его в цепи. Гек решается на хитрость. Он сам плывет к мужчинам в челноке и представляет дело так, будто на плоту находится его отец, больной черной оспой. Перепуганные мужчины мигом теряют интерес к плоту и даже дают Геку денег, чтобы он обратился за помощью к кому-нибудь другому.

Ночью прямо на плот плывет пароход. Не заметив сигнального огня, он проходит прямо по плоту. Гек и Джим успевают спрыгнуть с плота и нырнуть в глубину. Гек выныривает, много раз окликает Джима, но не может добиться ответа. Гек хватается за доску и плывет к берегу, толкая доску перед собой. На берегу он впотьмах натыкается на большой старинный бревенчатый дом. Гека окружают собаки, и сбежать мальчику не удается.

Глава семнадцатая

Хозяева впускают Гека в дом. Все мужчины вооружены. Обитателей дома, Грэнджерфордов, интересует лишь один вопрос - не знаком ли их ночной гость с некими Шепердсонами. Когда они удостоверяются, что нет, то тепло принимают Гека, кормят его, одевают в чистую одежду, которой делится с Геком его ровесник, Бак.

«Семья была очень хорошая, и дом тоже был очень хороший. Гек еще никогда не видал в деревне такого хорошего дома, с такой приличной обстановкой... По всем четырем углам стола ровными стопками были разложены книги. Одна из них была большая семейная Библия с картинками; другая «Путь паломника»... Картины одна из дочерей сама нарисовала, когда ей было пятнадцать лет; теперь она уже умерла. На одной была нарисована женщина в узком черном платье и в большой черной шляпе вроде совка с черной вуалью. Она стояла под плакучей ивой, задумчиво опираясь правым локтем на могильный памятник, а в левой руке держала белый платок и сумочку, и под картинкой было написано: «Ах, неужели я больше тебя не увижу?!» На другой молодая девушка плакала в платок, держа на ладони мертвую птичку лапками вверх, а под картинкой было написано: «Ах, я никогда больше не услышу твоего веселого щебетанья!» Была и такая картинка, где молодая девица стояла у окна, глядя на луну, а по щекам у нее текли слезы; в одной руке она держала распечатанный конверт, с черной печатью, другой рукой прижимала к губам медальон на цепочке, а под картинкой было написано: «Ах, неужели тебя больше нет?! Да, увы, тебя больше нет!»

Когда эта девочка была еще жива, она завела себе альбом и наклеивала туда из «Пресвитерианской газеты» объявления о похоронах, заметки о несчастных случаях и долготерпеливых страдальцах и сама сочиняла про них стихи. Стихи были очень хорошие. Она особенно не разбиралась и с удовольствием писала стихи о чем угодно, лишь бы это было что-нибудь грустное. Стоило кому-нибудь умереть, будь это мужчина, женщина или ребенок, покойник еще и остыть не успеет, а она уж тут как тут со своими стихами. Она называла их «данью покойному». Соседи говорили, что первым являлся доктор, потом Эммелина, а потом уже гробовщик».

Глава восемнадцатая

«Полковник Грэнджерфорд был, что называется, джентльмен. Как говорится, в нем была видна порода. Полковник был очень высокого роста, худой, смуглый, но бледный, без единой капли румянца; каждое утро он брил начисто все лицо; губы у него были очень тонкие, топкий нос с горбинкой и густые брови, а глаза черные-пречерные, и сидели они так глубоко, что смотрели на вас как будто из пещеры. Лоб у него был высокий, а волосы седые и длинные, до самых плеч. Руки худые, с длинными пальцами. И каждый божий день он надевал чистую рубашку и полотняный костюм такой белизны, что смотреть больно. А по воскресеньям одевался в синий фрак с модными пуговицами. Он носил трость красного дерева с серебряным набалдашником. Шутить он не любил, и говорил всегда тихо. А доброты он был такой, что и сказать нельзя, всякий сразу это видел и чувствовал к нему доверие. Улыбался он редко, и улыбка была приятная. Но уж если, бывало, выпрямится и начинает метать молнии из- под густых бровей, то сначала хотелось поскорей залезть на дерево, а потом уже узнавать, в чем дело. Ему не приходилось никого одергивать: при нем все вели себя как следует. Все любили его общество, когда он бывал в духе... Боб был самый старший сын, а Том второй, оба высокие, широкоплечие молодцы, загорелые. Они одевались с головы до ног во все белое. Еще была мисс Шарлотта (лет двадцати пяти), высокая, гордая, величественная, но такая добрая, что и сказать нельзя, если ее не сердили. Ее сестра, мисс София, была красавица: кроткая и тихая, как голубка; ей было всего двадцать лет... У старика было много ферм и около сотни негров. Иногда наезжали целой толпой гости верхом, гостили пять-шесть дней, пировали, катались по реке, днем устраивали пикники в лесу, а вечером танцевали в доме. По большей части это были все родственники. Мужчины приезжали в гости с ружьями.

В этих местах жил еще один аристократический род, семей пять или шесть; почти все они были по фамилии Шепердсоны. Это были такие же благородные, воспитанные, богатые и знатные господа, как и Грэнджерфорды». Однако две уважаемых семьи не могут жить в мире. Причиной тому - кровная вражда, которая началась лет тридцать назад. По словам Бака, который становится верным товарищем Геку, «была какая-то ссора, а потом из-за нее судились; и тот, который проиграл процесс, пошел и застрелил того, который выиграл, да так оно и следовало, конечно. Всякий на его месте сделал бы то же... Среди Шепердсонов нет трусов. И среди Грэнджерфордов тоже нет».

В воскресенье Грэнджерфорды, взяв с собой Гека, отправляются в церковь верхом. Мужчины берут с собой ружья и держат их между коленями или ставят к стенке, чтобы были под рукой. Шепердсоны делают то же самое.

Вернувшись обратно, Гек видит, что тихая София стоит на пороге своей комнаты. Она зовет Гека к себе в комнату, просит исполнить одну ее просьбу и никому об этом не говорить. София говорит, что забыла Евангелие в церкви. Она просит Гека сбегать потихоньку за этой книгой. Когда Гек подбирает Евангелие, из него выпадает записка «В половине третьего».

Один из негров Грэнджерфордов зовет Гека на болото под предлогом показать водяных змей. Отправившись за ним, Гек видит, что прямо на земле спит человек. Это Джим. Он чуть не плачет - до того рад Геку. Джим сообщает, что отремонтировал плот, и они могут вновь плыть дальше.

Гек возвращается к Грэнджерфордам. В доме непривычно тихо. Негры рассказывают, что София сбежала, чтобы обвенчаться с молодым Гар- ни Шепердсоном. Мужчины схватили ружья, вскочили на лошадей, а женщины кинулись поднимать родню. В результате погони полковник и три его сына погибают. Геку особенно жаль Бака, который был так добр к нему. Гек и Джим пускаются в дальнейшее плавание.

Глава девятнадцатая

Гек и Джим подбирают двоих мужчин, за которыми гонятся с собаками. «Одному из бродяг на вид лет семьдесят, а может, и больше, он лысый и с седыми баками. На нем старая, рваная шляпа, синяя грязная шерстяная рубаха, рваные холщовые штаны, заправленные в высокие сапоги, и подтяжки домашней вязки. Оба они волокли тяжелые, битком набитые ковровые саквояжи. Другому бродяге было лет тридцать, и одет он был тоже неважно». Первый рассказывает, что «продавал одно снадобье, для того, чтобы счищать винный камень с зубов, счищать-то оно, положим, счищает, но только и эмаль вместе с ним сходит». Другой «около недели проповедовал трезвость, и все женщины нахвалиться не могли, и дело шло все лучше да лучше, как вдруг кто-то пустил слух, что он и сам потихоньку прикладывается к бутылочке».

Вообще же первый жулик признается, что «по ремеслу он наборщик; случается, торгует патентованными лекарствами, выступает на сцене; при случае занимается внушением мыслей, угадывает характер по руке, для разнообразия дает уроки пения и географии; бывает, и лекцию прочтет, да мало ли что еще! Берется за все, что ни подвернется, лишь бы не работать». Второй «в свое время много занимался врачеванием. Исцелял возложением рук паралич, раковые опухоли и прочее; мог недурно гадать, если разузнает от кого-нибудь всю подноготную».

Вскоре первый мошенник, чтобы произвести впечатление на окружающих, заявляет, что по происхождению он герцог. Гек и Джим принимаются прислуживать ему. Второй, старик, надувается и совсем перестает с ними разговаривать. В заключение он признается, что он «покойный дофин», т. е. король Людовик Семнадцатый. Гек с Джимом начинают звать его «величеством». Это ему очень помогает, он вполне успокаивается. Зато обижается герцог.

Гек довольно скоро соображает, что бродяги не герцог и не король, а просто-напросто обманщики и мошенники самого последнего разбора. Но только Гек ничего им не говорит, даже и виду не подает, а благоразумно помалкивает.

Глава двадцатая

Гек и Джим всегда плыли только ночью, чтобы их не заметили и не поймали Джима. Герцог обещает придумать способ, чтобы им плыть днем. Скоро Гек убеждается в том, что герцог действительно мастер на различные выдумки. Тот достает из саквояжа груду афиш, где он выступает в самых различных амплуа под самыми невероятными именами: например, отыскивает воду и золото с помощью орехового прута, снимает заклятия и так далее.

Герцог рассказывает королю, кто такие Ромео и Джульетта, вытаскивает два-три костюма из занавесочного ситца и объясняет, что это средневековые доспехи для Ричарда Третьего и его противника, и еще длинную ночную рубашку из белого коленкора и чепец с оборками. Король и герцог репетируют на плоту сцену из «Ромео и Джульетты» и монолог Гамлета (видимо, написанный самим герцогом, потому что он состоит из бессмысленного набора цитат из Шекспира).

В ближайшем городке герцог отправляется в типографию, а Гек с королем на молитвенное собрание. Проповедь священника пользуется большим успехом - прихожане рыдают в экстазе. «Из-за криков и рыданий уже нельзя было разобрать, что говорит проповедник. То там, то здесь люди поднимались со своих мест и изо всех сил старались пробиться к скамье кающихся, заливаясь слезами; а когда все кающиеся собрались к передним скамейкам, они начали петь, выкликать и бросаться плашмя на солому, как полоумные. Не успел Гек опомниться, как король тоже присоединился к кающимся и кричал громче всех, а потом полез на помост. Проповедник попросил его поговорить с народом, и король изъявил согласие. Он рассказал, что тридцать лет был пиратом и плавал в Индийском океане, но этой весной большую часть его шайки перебили в стычке, вот он и приехал на родину набрать новых людей, да, слава богу, его обокрали вчера ночью и высадили с парохода без единого цента в кармане, и он очень этому рад; лучше этого с ним ничего не могло случиться, потому что он стал теперь новым человеком и счастлив первый раз в жизни. Как он ни беден, он постарается опять добраться до Индийского океана и всю свою жизнь положит на то, чтобы обращать пиратов на путь истины. И тут он залился слезами, а вместе с ним заплакали и все прочие». В конце концов кто-то кричит, что для раскаявшегося пирата надо собрать деньги. Король очень прилично зарабатывает за один день.

Герцог печатает в типографии объявление о поимке Джима. Теперь, если понадобится, они могут плыть и днем. Как только они завидят, что кто-нибудь к ним подъезжает, следует сейчас же связать Джима по рукам и по ногам веревкой, положить его в шалаш, показать это объявление и сказать, что они его поймали и теперь едут получать награду.

Глава двадцать первая

В захудалом городишке герцог снимает залу суда и расклеивает афиши. Гек гуляет по городу, слышит, что приехал старик Боге (он всегда приезжает из деревни раз в месяц, чтобы нализаться как следует, а потом кричать, что убьет полковника Шерборна). Шерборн предупреждает Богса, чтобы он держался в рамках, но тот продолжает грязно ругаться. Полковник Шерборн убивает Богса из пистолета. Собирается толпа. Кто-то кричит, что Шерборна надо линчевать. Толпа валит к дому Шерборна с ревом и криком, обрывая по дороге веревки для белья, чтобы повесить на них полковника.

Глава двадцать вторая

Шерборн с двустволкой в руках выходит перед толпой. Он произносит презрительным тоном речь: «Подумать только, что вы можете кого-то линчевать! Это же курам на смех. С чего это вы вообразили, будто у вас хватит духу линчевать мужчину? Уж не оттого ли, что у вас хватает храбрости вывалять в пуху какую-нибудь несчастную заезжую бродяжку, вы вообразили, будто можете напасть на мужчину? Да настоящий мужчина не побоится и десяти тысяч таких, как вы, пока на дворе светло и вы не прячетесь у него за спиной... Средний человек всегда трус. Он позволяет всякому помыкать собой, а потом идет домой и молится богу, чтобы тот послал ему терпения. Почему ваши судьи не вешают убийц? Потому что боятся, как бы приятели осужденного не пустили им пулю в спину, да так оно и бывает. Вот почему они всегда оправдывают убийцу; и тогда настоящий мужчина выходит ночью при поддержке сотни замаскированных трусов и линчует негодяя. Средний человек не любит хлопот и опасности. Самое жалкое, что есть на свете, это толпа; вот и армия толпа: идут в бой не оттого, что в них вспыхнула храбрость, им придает храбрости сознание, что их много и что ими командуют. Но толпа без человека во главе ничего не стоит. Теперь вам остается только поджать хвост, идти домой и забиться в угол». Толпа действительно покорно расходится.

На представление герцога и короля народу приходит немного. Трагедия Шекспира в исполнении актеров-мошенников успехом не пользуется. Зрители смеются, а герцог злится. Наконец он решает, что местные обыватели не доросли до Шекспира, и им нужна только самая пошлая комедия. Герцог вывешивает новые объявления о представлении, на которое не допускаются женщины и дети.

Глава двадцать вторая

Вечером зал битком набит мужчинами. Король выбегает из-за кулис на четвереньках, совсем голый; он весь размалеван разноцветными полосами. Зрители хохочут от души. На этом представление заканчивается. Собравшиеся решают, что их одурачили. Обозлившись, они вскакивают с мест, лезут ломать сцену и бить актеров. Однако один господин уговаривает окружающих уйти спокойно, хвалить представление и обмануть весь город. На другой день по всему городу только и разговоров, что про замечательный спектакль. Вечером зал оказывается битком набит зрителями, и опять король с герцогом всех обманывают и недурно зарабатывают. На третье представление приходят не новички, а те же, кто был на первых двух спектаклях, с тухлыми яйцами и гнилой капустой в оттопыренных карманах.

Однако ни король, ни герцог не собираются давать представление и благополучно улетучиваются из города.

Глава двадцать четвертая

Герцог одевает Джима в костюм короля Лира - длинный халат из занавесочного ситца, седой парик и бороду из конского волоса. Он мажет Джиму шею, лицо, руки густой синей краской такого тусклого и неживого оттенка, что негр становится похож на утопленника. Потом герцог пишет на дощечке: «Бешеный араб. Когда в себе, на людей не бросается». Он приколачивает эту дощечку к палке, а палку ставит перед шалашом на плоту.

Король с Геком натыкаются на простоватого с виду деревенского паренька. Король расспрашивает его о местных новостях и узнает, что в ближайшем городке недавно умер некто Питер Уилкс, состоятельный человек, и теперь весь город ждет приезда его братьев из Англии (причем один брат глухонемой). Королю скоро удается разузнать всю подноготную про городок и про Уилксов.

Король с герцогом отправляются в городок и представляются братьями Питера Уилкса. Все сочувствуют им.

Глава двадцать пятая

Три девушки - дочери покойного Питера Уилкса - ждут самозванцев в дверях. Геку особенно нравится Мэри Джейн. Девушки кидаются на шею мнимым дядюшкам, а те играют свою роль очень естественно, обливаются слезами и целуют «племянниц».

Для достоверности король ухитряется расспросить «чуть ли не про всех в городе, до последней собаки, называя каждого по имени и упоминая разные происшествия, какие случались в городе, или в семье Джорджа, или в доме у Питера. Он, между прочим, всегда давал понять, что все это Питер ему писал в письмах, только это было вранье: все это, до последнего словечка, он выудил у молодого дуралея, которого они подвезли к пароходу».

Мэри Джейн приносит письмо, по которому жилой дом и три тысячи долларов золотом достаются ей и сестрам, а кожевенный завод, который дает хороший доход, и другие дома с землей (всего тысяч на семь) и три тысячи долларов золотом - братьям. Еще в письме было говорится, что эти шесть тысяч зарыты в погребе.

Демонстративно при людях мнимые дядюшки дарят «племянницам» весь капитал покойного. Их план состоит в том, чтобы быстро продать с аукциона завод и дома с землей, а деньги поделить и скрыться. Если же они сделают широкий жест, отдав золото сироткам, то никому не придет в голову заподозрить их в мошенничестве. Однако это не мешает доктору, который лечил покойного Питера, во всеуслышание заявить, что перед ним - самозванцы. Мэри Джейн не верит доктору, передает мешок с деньгами королю и, не требуя расписки, просит поместить их для нее и сестер куда угодно. Король и герцог забирают деньги, прячут их в тюфяк.

Глава двадцать шестая

Гек решает украсть для Мэри Джейн эти деньги, спрятать их, а потом, когда уедет вниз по реке, написать девушке письмо и рассказать, где он спрятал мешок. Гек обыскивает комнаты «дядюшек». Те торопятся поскорей удрать с теми деньгами, что у них уже есть. Ничего отнимать у девочек, кроме денег, они не будут. По американским законам пострадают покупатели завода: как только выяснится, что имущество не принадлежит

самозванцам, продажа окажется недействительной, и все имущество вернется к законным владельцам, т. е. Мэри Джейн и ее сестрам.

Гек вытаскивает мешок с деньгами из тюфяка, где его прятали мошенники, и прячет в открытый гроб Питера Уилкса.

Глава двадцать седьмая

Король продает с аукциона не только завод, но и негров, живших в доме Уилкса, при этом разлучая семью. Мэри Джейн очень огорчена этим. «Дядюшки», стараясь загладить свою вину, приглашают девочек пожить «у себя» в Англии. Те успокаиваются и принимаются паковать чемоданы.

Глава двадцать восьмая

Гек признается Мэри Джейн в том, что герцог и король мошенники, рассказывает ей всю правду об их похождениях, ссылается на жителей того городка, где они давали представления, которые могли бы подтвердить его слова. Он уговаривает Мэри Джейн поехать ненадолго к каким-нибудь знакомым за городом. Королю же с герцогом Гек сообщает, что Мэри Джейн уехала хлопотать для аукциона.

Аукцион затягивается, и появляется «еще парочка наследников Питера Уилкса».

Глава двадцать девятая

Настоящие братья Уилкса сразу получают активную поддержку доктора. Он затевает расследование с целью вывести короля с герцогом на чистую воду. «Он заставил короля рассказать все по-своему; а потом приезжий старичок рассказал все по-своему; и тут уж всякий, кроме разве самого предубежденного болвана, увидел бы, что приезжий старичок говорит правду, а король врет». Тут выясняется, что все наличные деньги, которые король с герцогом прятали в тюфяке, исчезли. Король с герцогом сваливают вину на негров.

Доктор и адвокат принимаются сличать почерки присутствующих с письмами от братьев, которые хранил Питер Уилкс. Но тут расследование заходит в тупик, потому что писал письма глухонемой Уильям, а теперь он сломал руку. Тогда приезжий старичок рассказывает, какая у Питера была татуировка на груди. Но те, кто обряжал покойного, не помнят, какая у него была татуировка. Чтобы доказать правоту старичка, все отправляются на кладбище откапывать Уилкса. Геку удается сбежать, но король с герцогом нагоняют его и снова плывут вместе с Геком и Джимом на плоту.

Глава тридцатая

Король и герцог затевают драку, в результате которой король сознается, что это он украл деньги из тюфяка. Геку становится гораздо легче.

Глава тридцать первая

Дальнейшие попытки герцога и короля заработать ни к чему не приводят, и по целым дням они валяются на плоту хмурые и злые. Вскоре, в отсутствие Гека, они продают Джима на плантацию некоего мистера Фелпса за сорок долларов. Гек решает освободить Джима.

Глава тридцать вторая

Гек пробирается на плантацию Фелпса. Его встречают радушно. Оказывается тетя Салли и ее муж с минуты на минуту ожидали приезда племянника - Тома Сойера, и приняли Гека за Тома. Гек охотно рассказывает им про семью Сойеров. Быть Томом Сойером оказывается легко и приятно.

Глава тридцать третья

Гек отправляется в город перехватить Тома. Встретив старого приятеля, он рассказывает ему, как помогал бежать Джиму. Том вызывается помочь Геку его освободить.

Том прикидывается своим братом Сидом Сойером и остается жить у тети Салли вместе с Геком.

Джим рассказывает Фелпсам, что представление короля и герцога, которое они намерены дать в городке, просто возмутительное. Новость моментально распространяется по городку, и скоро жители уже тащат короля с герцогом верхом на шесте, обвалянных в смоле и в перьях. Геку неприятно на это глядеть и даже жалко несчастных жуликов.

Глава тридцать четвертая

Гек предлагает Тому освободить Джима как можно быстрее. Но, по мнению Тома, освобождение обещает быть уж очень простым, ничего в нем особенного нет. Что это за план, считает Том, если с ним никакой возни не требуется? Грудной младенец и тот справится. Не будет ни шума, ни разговоров, все равно что после кражи на мыловаренном заводе.

Том предлагает новый план, на первый взгляд абсолютно идиотский и с массой искусственно созданных трудностей, которые обещают тянуться достаточно долго. Зато мальчики довольны - шику будет куда больше, да еще, может, их и пристрелят.

Глава тридцать пятая

Том, который бредит приключениями и разбойничьими романами, несколько раздосадован тем, что ему самому приходится выдумывать всякие трудности. Гек утешает друга, говоря, что гораздо больше чести выручать Джима из разных затруднений и опасностей, когда никто этих опасностей для их не приготовил и они сами должны все придумывать из головы, хоть это вовсе не их обязанность. Например, цепь с ноги Джима легко снимается, надо только приподнять ножку кровати, на которой он спит. Однако Том уверяет, «что надо ножку перепилить надвое и так оставить, а опилки проглотить, чтоб никто не заметил, а ножку замазать грязью и салом, чтобы даже самый зоркий тюремщик не мог разглядеть, где пилили, и думал, что ножка совсем целая. Потом, в ту ночь, когда ты совсем приготовишься к побегу, пнешь ее ногой она и отлетит, и снимешь цепь. Больше и делать почти нечего: закинешь веревочную лестницу на зубчатую стену, соскользнешь в ров, сломаешь себе ногу, потому что лестница коротка - целых девятнадцати футов не хватает, а там уж тебя ждут лошади, и верные слуги хватают тебя, кладут поперек седла и везут в твой родной Лангедок, или в Наварру, или еще куда-нибудь.

Многие авторитеты так и делали. Они не могли снять цепь, отрубали себе руку и тогда бежали. А ногу было бы еще лучше. Но придется обойтись без этого. Особой необходимости нет, а кроме того, Джим негр, и не поймет, для чего это нужно; ему ведь не растолкуешь, что в Европе так принято». Веревочную лестницу Том предлагает сделать, разорвав свои простыни, а переслать ее в пироге, поскольку «уж это всегда так делают».

Том заставляет Гека украсть не только простыни тети Салли, но и чистую рубашку. Он объясняет, что на рубашке Джим будет вести дневник. Тома не смущает то обстоятельство, что Джим и писать-то не умеет. Том решает, что негр сможет вместо букв ставить какие-нибудь значки, если они с Геком сделают ему перо из оловянной ложки или из старого обруча с бочки. На замечание Гека, что проще сделать перо просто подобрав с земли гусиное, Том резонно замечает, что «у узников гуси по камере не бегают. Они всегда делают перья из чего-нибудь самого твердого и неподходящего, вроде обломка медного подсвечника. И на это у них уходит много времени - недели, а то и месяцы, потому что перо они оттачивают об стенку. Гусиным пером они писать ни за что не станут, хоть бы оно и оказалось под рукой. Это не принято».

Чернила Том советует сделать из ржавчины со слезами или писать кровью.

Глава тридцать шестая

Том и Гек принимаются делать подкоп под стену сарая. Они копают ножами чуть ли не до полуночи, устают и натирают руки до волдырей. Тогда Том принимает непростое решение - копать мотыгами, но вообразить, будто это ножи. Точно так лее Гек советует другу влезть к Джиму по лестнице, а вообразить, будто это громоотвод. Дело освобождения негра начинает продвигаться несравненно быстрее, чем прежде.

Том доказывает Джиму, что убежать легко и просто «будет не по правилам», рассказывает, какие у них с Геком планы и как они все это переменят в один миг, если поднимется тревога, и что бояться ему нечего, они его освободят обязательно. Джим соглашается глядеть в оба и ничему не удивляться. Том очень радуется, говорит, что еще никогда у него не было такой веселой игры и такой богатой пищи для ума. Если бы он знал, как это сделать, он бы всю жизнь так играл, а потом завещал бы своим детям освободить Джима, потому что Джим, конечно, со временем привыкнет. Том утверждает, что игру можно растянуть лет на восемьдесят и поставить рекорд. И тогда все, кто в ней участвовал, прославятся.

Том и Гек пекут в лесу «заколдованный пирог». Заколдованный он потому, что Тому удается заморочить голову негру, который носит Джиму еду, и представить дело так, что по дому летают ведьмы. Чтобы отпугнуть их, требуется колдовство. Колдовство для Тома с Геком заключается в том, что в пирог они запекают лестницу из простынь.

Глава тридцать седьмая

Тем временем тетя Салли обнаруживает, что пропала рубашка, ложка, полдюжины свечей и еще много всего. Она намерена искать пропавшие вещи. Чтобы отвести от себя подозрение, Том с Геком несколько раз подкидывают тете Салли ложку, когда она пересчитывает посуду, и несколько раз прячут ее. Та совершенно запутывается, принимается даже корзину считать вместе с ложками. Затем мальчики то вешают пропавшую простыню на веревку, то снимают, пока тетя Салли не сбивается со счета и не заявляет, что ей наплевать, сколько у нее простынь.

Глава тридцать седьмая

Делать перья из оловянной ложки оказывается сущим мучением. Пока Гек с Джимом точат перья на кирпиче, Том придумывает узнику герб. Значение аллегорических фигур на нем, правда, Том не может растолковать. Зато он предлагает на выбор несколько вариантов прощальной надписи на стене, которую, по его плану, Джим перед побегом должен выцарапать на камне.

1. Здесь разорвалось сердце узника.

2. Здесь бедный пленник, покинутый всем светом и друзьями, влачил свое печальное существование.

3. Здесь разбилось одинокое сердце и усталый дух отошел на покой после тридцати семи лет одиночного заключения.

4. Здесь, без семьи и друзей, после тридцати семи лет горестного заточения погиб благородный незнакомец, побочный сын Людовика Четырнадцатого.

Так как стены сарая были деревянными и надпись на них скоро бы стерлась, Том и Гек крадут с лесопилки жернов. Дотащив его до полдороги, они выбиваются из сил и зовут на помощь Джима. Он приподнимает свою кровать, снимает с ножки цепь, обматывает ее вокруг шеи и выходит из сарая. Гек с Джимом наваливаются на жернов и катят его, как перышко, а Том распоряжается. «Распоряжаться-то он был мастер, куда до него всем другим мальчишкам!»

Глава тридцать девятая

Том и Гек решают, что Джиму необходима какая-то живность в его заточении. Они ловят «штук пятнадцать крыс, а также самых отборных пауков, лягушек, жуков, гусениц и прочей живности; хотели было захватить с собой осиное гнездо, а потом раздумали: осы были в гнезде... десятка два ужей и медяниц они посадили в мешок и положили в комнате. А когда они вернулись, ни одной змеи в мешке не было: они ухитрились как-то вылезти и все уползли. Только это было не важно, потому что все они остались тут, в комнатах. Но еще долго после этого змей в доме было сколько угодно! То и дело они валились с потолка или еще откуда-нибудь и обыкновенно норовили попасть в тарелку или за шиворот, и всегда не вовремя. Они были такие красивые, полосатые и ничего плохого не делали, но тетя Салли в этом не разбиралась: она терпеть не могла змей какой бы ни было породы и совсем не могла к ним привыкнуть, сколько ее ни приучали... То-то веселье начиналось у Джима в хибарке, когда он, бывало, заиграет на дудке, а они все так и полезут к нему! Джим не любил пауков, и пауки тоже его недолюбливали, так что ему приходилось от них солоно. И он говорил, что ему даже спать негде из-за всех этих крыс и змей, да еще и жернов тут же в кровати; а если бы даже и было место, все равно не уснешь такое тут творится; и все время так, потому что все эти твари спят по очереди: когда змеи спят, тогда крысы на палубе;

а крысы уснут, так змеи на вахте; и вечно они у него под боком, мешают лечь как следует, а другие скачут по нему, как в цирке; а если он встанет поискать себе другого места, так пауки за него принимаются. Он сказал, что если когда-нибудь выйдет на свободу, так ни за что больше не сядет в тюрьму, даже за большое жалованье».

Проходит три недели. Все готово к побегу. Том решает набить женское платье соломой и уложить на кровати Джима, будто бы это его переодетая мать, пишет анонимное письмо следующего содержания: «Целая шайка самых отчаянных злодеев с индейской территории собирается нынче ночью украсть беглого негра».

Глава сороковая

В доме тети Салли все ходят перепуганные и встревоженные. Том с Геком запасают провизию для побега. Неожиданно Том обнаруживает, что Гек забыл масло, и посылает его в подвал. Гека ловит тетя Салли, препровождает в гостиную, где наготове сидят пятнадцать фермеров с ружьями. Они пришли защищать соседей от нападения индейцев. Один из фермеров предлагает засесть в сарае. От страха Гека бросает в жар. Масло, спрятанное под шапкой, начинает таять и течь у Гека по лбу. Тетя Салли решает, что у него воспаление мозгов.

Геку удается улизнуть из гостиной. Вместе с Томом и Джимом они благополучно вылезают в подкоп. Том цепляется штаниной за щепку. Она отламывается и трещит. Фермеры выскакивают из дому и бросаются в погоню за неизвестными.

Том, Гек и Джим добираются до плота. Гек поздравляет Джима со счастливым освобождением. Больше всех радуется Том, потому что у него в ноге засела пуля. Когда Гек с Джимом слышат это, то сразу перестают веселиться. Том настаивает, чтобы они бежали без него, но Джим считает, что так поступать не годится. Гек отправляется за доктором. Побелевший от боли Том разрешает это сделать, если Гек «запрет дверь, свяжет доктора по рукам и по ногам, наденет ему на глаза повязку, а потом сунет ему в руку кошелек, полный золота, и ведет его не прямо, а в темноте, по задворкам; привезет его в челноке; да не забудет обыскать его и отобрать мелок, а то он наставит мелом крестов, чтобы можно было найти плот».

Глава сорок первая

Гек привозит доктора к Тому, а сам возвращается к тете Салли. У нее полон дом соседей. Все уже знают, при каких невероятных обстоятельствах бежал Джим. Все сходятся во мнении, что этот негр полоумный. Ни один нормальный человек не стал бы так: пышно обставлять свое бегство, а напротив, сделал бы все незаметно и тихо.

Тетя Салли сильно горюет о пропавшем Томе; (она по-прежнему думает, что Том - это Сид, а Гек - это Том). Она нежно ухаживает за Геком. Ему очень неудобно перед ней, но он сдерживает себя и не сбегает из дому, чтобы проведать Тома на плоту.

Глава сорок вторая

На другое утро по улице движется процессия во главе со старичком доктором. Тома Сойера несут на косилках, а Джима в ситцевом платье, которое для него украли мальчики, ведут со связанными за спиной руками. Фермеры ужасно злы, а некоторые даже предлагают «повесить Джима, в при- мер всем здешним неграм, чтобы им было неповадно бегать, как Джим убежал, устраивать такой переполох и день и ночь держать в страхе целую семью». Джима отводят в тот же сарай, переодевают в старую одежду и опять приковывают на цепь. Но за него вступается доктор, рассказывает, как трогательно ухаживал Джим за раненым Томом, как не бросил мальчика одного, хотя мог бы сбежать.

Тома укладывают в постель. Тетя Салли не отходит от него ни на шаг. Том быстро идет на поправку. Гек пробирается к нему. Тому кажется будто он дома, у тети Полли в Санкт-Петербурге. Он вслух рассказывает, как они с Геком организовали побег Джима. Тетя Салли все слышит. Она вне себя. Том понимает, что попал впросак, и теперь расплачиваться за его фантазии придется Джиму. Мальчик рассказывает, что мисс Уотсон умерла, но в своем завещании освободила Джима. Тете Салли совершенно непонятно, зачем тогда Тому, который знал, что Джим - свободный человек, понадобилась вся эта канитель с невероятным побегом. Том в недоумении замечает: «Вот это вопрос, это как раз похоже на женщин! А как же приключения-то?»

Приезжает тетя Полли, рассказывает, кто такой Гек и откуда он взялся. Геку приходится объяснить, что он не знал, как выйти из положения, когда миссис Фелпс приняла его за Тома Сойера.

Глава последняя

Том и Гек зовут Джима в комнату больного для серьезного разговора. Том дарит ему сорок долларов за то, что он был узником, все терпел и так хорошо себя вел.

После этого Том предлагает отправиться на поиски приключений к индейцам, на индейскую территорию, недельки на две, на три. Гек отвечает, что у него нет денег на индейский костюм, потому что отец, должно быть, уже вернулся, забрал все его средства у судьи Тэчера и пропил их.

Джим торжественно объявляет, что старик Финн больше никогда не вернется. Он напоминает Геку, что они видели дом, который плыл по реке. Мертвец, прикрытый одеялом, и был его отец.

Том давно поправился, носит свою пулю на цепочке вместо брелока и то и дело лезет поглядеть, который час.



← Вернуться